Все кончено. Последнее, на что я надеялась – последнее, что действительно мотивировало меня двигаться, вставать каждое утро, совершать поездки на машине, – закончено. Я понимаю Кристину – ей вряд ли нужна чокнутая раковая больная, которая падает в обмороки и все сильнее перестает быть похожа на человека с каждым днем, но согласиться с решением выбросить меня из процесса я не могу. Вот только кто меня спрашивает?
Через десять минут приезжает такси, но я прошу отвезти меня не домой, как предполагала Кристина, а в церковь. Не знаю, почему у меня появляется именно эта мысль, но для подведения каких-то итогов храм божий может вполне подойти.
Не знаю, сколько я уже не была в церкви. Я никогда не знала сложных молитв, и моей единственной надеждой было обратиться к богу простыми словами, надеясь на то, что стены храма мне помогут. На входе меня встречает странная женщина, срывающая с себя платок со словами «Охренели за свечки такие деньги драть», а за ней – парень деловитого вида, увлеченно говорящий по телефону. Пожав плечами, я неуверенно ступаю внутрь, но потом вспоминаю про одну вещь и выхожу к церковной лавке.
– А почем свечки?
– Десять рублей, – продавец в окошке сразу вытягивает несколько свечек и предлагает мне, видимо, взять их все.
Я протягиваю единственную оставшуюся в кошельке тысячную банкноту и прошу одну штуку.
– Сдачи нет, – только сейчас по высоте каркающего голоса я понимаю, что это не мужчина, а женщина.
– Но… – я замираю с банкнотой в руке, чувствую, как земля начинает уходить из-под ног и опираюсь на край окошка.
– Так, руки убери, – возмущается продавщица, – а то я сейчас милицию позову.
– Да, да, сейчас, – я шепчу и пытаюсь вдыхать глубже.
– Ты наркоманка что ли какая-то? А ну пошла отсюда!
Продавщица стучит по стеклу, и мне не остается ничего, кроме как скомкать банкноту, сунуть ее в карман и отойти от ларька, чтобы опереться на стену храма. Так часто приступы меня еще не настигали. Я стараюсь не думать о вопящей продавщице сувениров и все-таки захожу в храм, на ходу поправляя накладные волосы и платок на них.
В церкви я нахожу какую-то икону, знакомую мне по временам, когда меня еще интересовало, какие изображения в храмах кому посвящены, становлюсь напротив нее и пытаюсь сосредоточиться на том, что хочу попросить у господа. Меня отвлекает показывающий на меня пальцем и что-то говорящий своему коллеге священник. я смущаюсь и достаю из-под рубашки золотой крестик, который мне когда-то подарила бабушка и снова пытаюсь сформулировать свою самодельную молитву, но и теперь все идет не так.
– Девушка, у нас так нельзя, – спокойным, но настойчивым тоном обращается ко мне один из служителей церкви.
– В смысле? – удивляюсь. – Нельзя так молиться? Или что?
– У вас… – он показывает сначала у себя на голове, а потом тычет пальцем на мою, – …ус отклеился, – и усмехается, как идиот.
Ощупав голову, я понимаю, что вместо того, чтобы поправить парик, я сорвала его с точки крепления, и у меня на голове теперь винегрет из растрепанных локонов и платка.
– Вот черт. Я поправлю… – начинаю суетиться, чтобы выровнять все, и снимаю платок.
– Сделайте это снаружи и вернитесь. Так положено, – настаивает священник.
Буквально за пару секунд я ощущаю прилив сил и злости одновременно.
– Ну, да. Конечно. Ведь так меня господу не слышно! Обязательно! – кричу ему прямо в лицо, разворачиваюсь и ухожу, размахивая платком.
Как следует пнув дверь ногой, я вырываюсь из церкви и швыряю тонкий платок, в свое время купленный в Риме, в ближайшую урну. Немного погодя и дав уняться головокружению, срываю с себя крестик и вместе с цепочкой отправляю его туда же. Где ему и самое место вместе с этим храмом и всеми этими людьми с их регламентом работы и циничными попытками замолить мелкие грехи.
Боль пульсирующими рывками носится по мне, отыгрывая мотив с постоянной меняющейся громкостью. Она то затихает, то молотит без остановки, то уходит в крещендо, достигает форте и снова обрушивается в меццо-пьяно, где живет почти постоянно.
На доме напротив, на другой стороне проспекта, одинокая птица мечется от крыши в крыше в случайном порядке. В какой-то момент кажется, что у нее подбито крыло, и ей никак не наладить свой полет, но какой-то момент она просто находит подходящую крышу, садится на нее и затихает. Пора бы затихнуть и мне.
– Девушка, – слышу знакомый голос откуда-то справа и медленно оборачиваюсь.