– Бывает и хуже, – договариваю вместо всех этих рассуждений.
– Например? – отрывается от моего плеча заплаканная Лена.
– Ну, вот вчера показывали – где-то в Приморском районе из окна выбросился мужик. Прямо с двадцать пятого этажа. Размотало его вдребезги. Показывали еще таджика, который, как менты и криминалисты уехали, не понимал, убирать это или нет.
– И кому мне тут соболезновать – мужику или таджику? – улыбается Лена своей же глупой черной шутке.
– Криминалистам, – усмехаюсь. – Из-за этого летуна их под самое утро подняли.
Мы идем дальше по парку, стараясь найти другие темы и прекратить…
Уныние
… и еще в начале ночи, поздним вечером я понял, что не могу идти ни домой, ни к кому-либо из друзей, а девушки у меня все также нет. Я хотел потеряться, растаять, раствориться в этом городе, перестать обладать материальной сущностью хоть на ночь. Лишь эти цели я преследовал еще несколько часов назад, глядя на бледно-красные болезненные пятна заката, утопающие за горизонтом. А сейчас я улыбаюсь бледной рыжеволосой девице с косичками, одиноко стоящей с банкой пива рядом с входом на Адмиралтейскую, но девица не замечает меня, а говорить я будто бы разучился, и я иду на набережную и перехожу через только что сведенный мост, постоянно поскальзываясь и внутренне браня себя за неловкость, и отзвуки прошедших дней, недель, месяцев наполняют мою душу глубокой печалью и скорбью, и бледно-красная луна лишь усиливает мою дезориентированность, и по улицам – где-то между Добролюбова и Яблочкова, – носится эхо, которое я не могу разобрать, и холод улицы, кажется, только усиливается.
Я полон боли и начинаю плакать, и ощущаю, как охлаждаются еще только что горячие слезы, и во всем этом мире нет никого, кто мог бы мне помочь. Не потому, что все такие вот суки и уроды. Просто я такой. Я потерян среди людей, для которых мог бы быть важен, стал для них бесцветным пятном на белом фоне, и меня невозможно найти, и поэтому никто не знает, что со мной, на самом деле, происходит. Все живут своей жизнью и совершенно не замечают, как я растворяюсь в происходящем, прекращаю играть какую ни было роль.
Где-то на окраине, куда я чудом дошел пешком, я замираю около рекламного щита. Печально летящий надо мной ангел, одетый в клетчатую майку и одной рукой удерживающий скейт с незнакомым мне логотипом, словно показывает мне направление движения, и я говорю ей «Спасибо» и допиваю остатки красного сухого и выкидываю бутылку на газон.
«Freedom Wings и Актилактис – мой секрет отличного самочувствия»
Я понятия не имею, что это значит, но это точно что-то важное.
Вот только на следующем щите такой же ангел указывает обратно, но я продолжаю тупо идти прямо. Других вариантов нет. Мне стало не так больно, но я не хочу останавливаться и на что-то надеяться – на ментов, на скорую, на добрых людей, которые меня тут подберут. Я не хочу больше лицемерить, врать себе и окружающим и хотел бы начать новую жизнь. Только не знаю, как. Я слишком долго наплевательски относился к тому, что сам чувствовал. К Алене, к друзьям, ко всем. Слишком долго ждал, когда же пройдет то болезнь, то реабилитация, то курбан-байрам – да черт его знает, чего я ждал. И поэтому сейчас я так опустошен и растворяюсь в мире, полном событий, полном чувств, полном правды, за которую стоит жить.
Ведь именно в этом боль пустых лицемерных людей. Они просто ничего не могут почувствовать, потому что привыкли играть кого-то, кто точно не они, а кто они – уже не могут вспомнить. Типичные менеджеры в бесконечных операционных процессах. Да, мы такие. Но с точки зрения гуманизма, мы ведь тоже люди, у которых есть желания, надежды и мечты. И нет гарантии, что в один момент нас не долбанет стрела господа, и мы не очнемся. Вот сейчас меня она и бьет, и бьет долго и упорно, и мне надо одуматься и начать жить так, как я хотел бы, а не существовать.
Вот только мы боимся их – этих желаний, надежд, мечтаний, потому что не уверены, что делать с их исполнением, их реализацией. Этих надежд – потому что не уверены, что переживем их разрушение; этих мечтаний – потому что должны быть уверены в регламенте на завтра, а мечта – слишком эфемерна и ничего не гарантирует, особенно – теплого кресла и оклада, а что еще нужно было мне в этой жизни, пока не пришел рак? О чем еще я грезил? Кем хотел стать? И вот теперь стрела долбанула. Пора быть. Пора жить.