– Ты не хочешь со мной общаться?
– Я не хотел бы говорить на эту тему
– Почему?
– Потому что мы расстались. Мы совершенно чужие люди.
– Как так вышло?
– Что именно?
– С чего все началось?
– Я часто задавал вопросы, на которые не получал ответа. Я не могу придумывать твои ответы сам.
– А я не знала, как на них отвечать. Я не знала, чего ты хочешь. Ты закрывался. И это ты уехал, а не я.
– Возможно. И что теперь?
– Я просто не знала.
– Я все понимаю. Но теперь-то что? Все уже было.
– Знаешь…
Молчит.
– Наверное, лучше тогда действительно больше не общаться. Никогда. Прости.
– Послушай…
И я бросаю трубку. Мне уже неважно, что он там хотел добавить и чем подсластить пилюлю. Пошел он в задницу. Жалкий недоносок. После всего, что я из-за него вытерпела…
Как оказалось, я многого тогда еще не знала, но быстро делала выводы. Впрочем, так ли много изменилось с тех пор?
Да плевать. На ближайшем светофоре я вытаскиваю мобильник, нахожу нужный номер и пишу снова.
«Нам нужно поговорить. Это ненадолго. Привет Соне»
Помирать – так с музыкой. Уж я-то знаю в этом деле толк, поверьте мне. Я швыряю мобильник на заднее сиденье, потому что знаю, что он не ответит сразу, а будет искать обходные пути, потому что он стал лживым трусом, и из-за этого мы расстались. Поэтому я врубаю музыку погромче и давлю на газ на светофоре и ору песню, не слыша своего голоса, и да здравствует наркотическое обезболивающее, и чтоб ваш этот сорок шестой закон засунулся…
Саша
…потому что достаточно холодно, а я в достаточной степени пьян. Я не решаюсь поехать домой на машине, и «аккорд» остается на Ленинском, а я шагаю в метро, потому что не хочу, как овощ, катиться домой на такси. Хочу просто посмотреть на людей, на окружение.
В переходе на Сенной какая-то девушка неразборчиво поет что-то из русского рока под гитару. Рядом с ней с понурым видом стоит ее ассистентка с шапкой в руках и в длинном пуховике и печально смотрит то ли на проходящих мимо и большей частью безразличных к песнопениям людей, то ли просто в стену. Я копаюсь в карманах, но не нахожу там мелочи и понимаю, что у меня и наличных-то может не быть – я ведь плачу везде с карты, даже в метро входил по купленному по карте же жетону. Печальная история голодранца на руководящей должности. Но карточку свою я рокерам не отдам. Что они могут купить по ней, кроме как фуру пива?
На рокеров мне вообще сегодня везет. В вагоне безумно жирная телка рядом со мной слушает какой-то тяжелый и динамичный рок, и я в глубине души молюсь господу нашему, чтоб ее не понесло плясать, потому что если это произойдет, то она разрушит вокруг себя весь вагон. Сломаются стены и отвалятся колеса, и мы все пойдем под откос. Мне страшно, но я хочу истерически смеяться, хотя и нельзя. В метро все должны быть хмурыми. Вообще, в России – если ты не угрюмый – то что-то с тобой не так, и с тобой нельзя иметь дело.
На парне, зашедшем на какой-то из станций после меня, – шапка в виде бобра с огромными белыми зубами, круглыми черными глазами и белой окантовкой. Когда парень говорит со своим приятелем, мне кажется, что бобер крайне внимательно изучает меня. Или следит за мной.
– Ну че, бобер, обсудим это дерьмо? – со смехом бормочу я, но из-за шума в вагоне ни бобер, ни его хозяин меня не слышат. – Ну, как мне быть, бобер? Ты же мудрый работяга, инженер, ты знаешь!
Молчит бобер, не дает ответа. А вас я даже не спрашиваю. С вами все понятно. От бобра больше пользы, чем от вас. Он хотя бы слушает внимательно, когда слышит. По глазам вижу.
Сейчас я приду домой – от метро пешком мне около десяти минут. Я совершенно не хочу идти на работу завтра – тем более, что я буду в некондиции после пьянки на неделе, – но от моей работы зависит судьба жены и ребенка. В конечном итоге, каждый сам кузнец своих оков. И я был предельно старателен и трудолюбив, выковывая свои – так, что выковал и собрал их чрезвычайно крепко. И я сяду на такси, чтобы дотащиться по пробкам до офиса. Ведь трезвым я не позволю себе ехать на метро. Я не та птица, мать ту за ногу! Ой, простите. Я просто немного расслабился. Все, этого больше не повторится.
Нужно сказать Соне при Кипр. Сказать, что все будет хорошо. Если она поверит, то и я попытаюсь. Она – не плохой человек. Просто она очень боится потерять то, ради чего готова была потерять все прочее, включая здравый смысл и человечность. Такой вот нонсенс. Она – ходячий нонсенс. Да она меня просто не перестает удивлять…