В какой-то период жизни, Лидия была для меня просто развлечением свободного дня. В дни, когда Диане нужно было уехать к родителям, с друзьями, когда она принципиально отказывалась от секса – например, из-за месячных, – я мог выдать Лидии ее паек из внимания молодого спортивного паренька с вечным стояком и пластмассовым обаянием. Потом это стало дополнительным заработком, важность которого выросла с появлением некоторых дополнительных расходов в десятки тысяч ежемесячно. Вопрос о том, получаю ли я настоящее удовлетворение от близости с ней, я предпочитаю оставлять без ответа. Для меня сейчас человек, которого я люблю и человек, с которым я занимаюсь сексом – совершенно разные люди. И вся моя надежда на то, что это дерьмо прекратится, когда состояние Дианы улучшится, опухоли перестанут расти и подохнут под гнетом химии и радиации, и я снова смогу совмещать любовь и радость секса с любимой, а не продолжать работать жиголо с особыми преференциями. Впрочем, еще неизвестно, сколько денег нужно будет, чтобы поднять Диану на ноги после всего этого. А на торговлю всегда есть лимит. Значит, выхода нет. Как я и думал раньше, из этого дерьма мне уже не выбраться чистеньким. Ну и пусть.
Все это проходит сквозь меня кадр за кадром – вся эта история. Я пытаюсь иногда упорядочить происходившие со мной события, уложить их в какие-то рамки и дать четкое объяснение происходящему, найти некий ключ ко всем дверям, чтобы пройти в нужную, которую не открыть иначе, но на самом деле – все это чушь. Нет никаких новых дверей. Есть только бег по кругу, по карусели, с которой можно сойти только на полном ходу. Но я же не Мишенька, чтобы так глупо себя калечить. Не Мишенька, чтобы поведать свои тяготы Диане, например. Она не должна знать, что все это время она лечилась и поддерживалась не за счет выстраданных ее родителями копеек или той суммы, что я выручил за машину, а за деньги, полученные за интим с перекрашенной силиконовой активно стареющей сексоголичкой и продаже стаффа на тех улицах города, где живут ее друзья и знакомые. Те самые друзья и знакомые, которые внезапно исчезли, стоило ей заболеть. Почти все. Ведь это довольно трудно даже для полнейшего урода – говорить с человеком, стоящим на волосок от смерти, при этом, совершенно не имея желания хоть чем-то ему реально помочь. Это и есть причина изоляции тех, кто попал в беду. Лучшая страховка от новых потерь – это неведение чужого горя.
Я подхожу к окну и вижу, что на улице что-то не так. Туман, нехарактерный для этого времени года, накрывает все вокруг, и я не вижу обычной панорамы из тех безликих домов. Мне начинает казаться, что меня просто глючит спросонья, я растираю лицо, торопливо бегу под холодный душ, несмотря на усиливающуюся боль в горле, и почти все это время не открываю глаза надолго. Просто потому, что боюсь того, что могу увидеть. Тем не менее, когда я выхожу из ванны и сажусь на ее бортик, я вижу, что все вокруг меня вполне нормально и ощущается, как обычно, и меня пронзает стремительный отток неиспользованного адреналина по крови. Не самое приятное ощущение, но бывают и похуже. Например, ощущение провала в дереализацию, о которой так настойчиво напоминал мне тот парень с кудряшками.
Знаете ли вы, что такое дереализация? Нет, не знаете? Тогда я вам завидую. У меня было в жизни три-четыре месяца, когда я ходил убитый травой каждый чертов день. Мне кажется, люди вокруг, знавшие меня всю жизнь, с самого детства, не узнавали меня. И мне это даже нравилось, иначе я бы точно остановился. Но это еще пол-беды. Быть торчком – не так и страшно. Во всяком случае, когда ты торчишь, кажется именно так. А вот дереал – это другое дело. Когда я, уже снявшись и пройдя отходняки, в один прекрасный день посмотрел в зеркало и осознал, что не узнаю себя, не понимаю, где я, что я и что со мной происходит, я в ужасе отказался от любых психоактивных веществ, но это не прошло. И вот тогда-то на меня накинулся самый большой страх в моей жизни – в моей жизни до болезни Дианы, конечно. Страх размером с жирного такого бурого медведя, а иногда – вырастающий до высоты Эйфелевой башни. Когда ты съехал с катушек, у тебя есть иллюзии, и ты в них веришь. Когда ты в порядке – у тебя есть реальность, и ты в нее веришь. Когда ты в дереализации – у тебя нет ничего. Ты не понимаешь значения простых поступков, которые совершаешь, не понимаешь, поему ты выглядишь так, поступаешь так, почему люди выглядят и поступают так, как поступают, забываешь значение привычных вещей и долго и упорно вспоминаешь их. У тебя есть только пустота. А окружающим кажется, что это даже здорово – торчать без покупки новых доз. Очень смешно, думаешь ты. Ты ложишься спать и надеешься, что утром все будет иначе, но стоит открыть глаза – и все повторяется. Врач отказывается прописывать тебе лекарства и советует валерьянку и крепкий сон. Ты не удивишься, если из-за угла на тебя выскочит единорог или весь личный состав вооруженных сил Зимбабве. В принципе, это явления и вопрос кондуктора в автобусе, оплатил ли ты проезд, для тебя равнозначны. И как бы ты ни хотел вернуться в реальность и сконцентрироваться хотя бы на чем-то, что для тебя важно – ты абсолютно не способен на это. И тебе страшно. Ты боишься, что так будет всегда, и ты останешься таким до самой смерти. Ты хочешь почувствовать уже хоть что-нибудь и готов резать себя тупым ножом, и даже пробуешь кое-что такое, но и это тебя не цепляет. А потом это состояние само собой отпускает тебя. Я не долбил и не курил и не пил долгое время после дереала. А потом все вернулось. Сигареты, алкоголь, и кое-что еще. А дереал дремлет где-то. Гуляет даже по головам тех, кто не употреблял. Приходит и уходит. Я не знаю, доберется ли он до меня снова. Но пробовать добраться до него не советую никому.