Когда все заканчивается, и я лежу, пытаясь поймать дыхание, меня переполняет презрение к Ане, и я не могу сдержаться от того, чтобы сказать что-нибудь колкое в ее адрес.
– Ты насытилась?
– Не знаю. Тебя много не бывает, – она тянется, чтобы поцеловать меня в щеку, но я останавливаю ее и плавно отвожу обратно на подушку.
У нее отвратительные подушки – качеством, как из «ашана». Во всяком случае, там они должны быть такими. Но иногда это меня даже заводит. В это вся суть того, что происходит здесь между мной и Аней. Возможно, на неструганых досках было бы еще круче.
– Вряд ли ты хочешь сейчас лежать в одной постели со своим мужем, так ведь? Вряд ли он подошел бы сейчас вместо меня.
Молчит. Я уверен, ее работяга только засовывает в нее, кончает и отворачивается, чтобы уснуть и побыстрее вернуться в свою «газель». И то – делает все это по большим праздникам.
– Так что?
– Да. Он не так хорош, как ты.
Еще бы, глупая ты курочка. Могла бы придумать что-нибудь оригинальнее, чем эти фильтрованные комплименты. Впрочем, среднее техническое образование редко приводит к достаточному для красивой речи умственному развитию. Я хочу слышать хотя бы больше поклонения в ее голосе, но не слышу, и это раздражает меня еще сильнее, чем ее круглая физиономия, обрамленная спутанными крашеными в черный волосами. Я замечаю, что ее русые корни снова побиваются, и желание отделать ее на ход ноги угасает. Вообще, я здорово устал последней ночью. И совершенно не спал, даже после расставания с Лерой. Тем не менее, у меня стоит, как у коня, и причины тому на поверхности – кокс, кортизол, кофеин и здоровое сердце.
– Не мойся и не чисти зубы, если будешь сегодня спать с ним, – встав и потерев лицо, даю указания Ане.
– Я всегда так делаю, – хихикает дурочка. – Когда ты однажды сделал это внутрь, я оставила все так и даже уговорила его…
– Не надо подробностей, – морщусь. – Мне нужно в душ, а потом…
Анна
…глядя в потолок, не желая вставать и стараясь удержать тепло на месте его единственного поцелуя – короткого, мимолетного, концентрированной нежности. Есть вещи в моей жизни, которые прижали меня к земле, притоптали и не отпускают. Это даже не значит, что они плохи сами по себе. Просто я слишком рано закрылась от жизни и начала просто существовать – как мать, жена, хозяйка, а не как женщина, которая имеет шанс выбирать свой путь и выбирать, кем быть любимой. И слишком привыкла к этому. И только с ним я воспаряю. Я почти уверена, что для него это не может быть серьезно. Он слишком молод и богат, я слишком бедна и глупа. Но какая-то надежда во мне теплится. Тем более, что он помог мне довольно серьезной суммой тогда, когда мы только познакомились, и это стало для меня знаком того, что он – особый человек, способный на поступок, на свершение просто во имя доброты. Для меня было шоком, что такой молодой парень имел возможность просто принести несколько десятков тысяч на процедуры и лекарства для Коленьки просто так, без каких-либо объяснений, узнав об этой нужде с моей мало кому известной странички соцсети. Поначалу я отказывалась, понимая, что бесплатный сыр – он ведь только в мышеловке, но потом все стало меняться. Нужда стала крепче, а у нас в семье денег не хватало, и я взяла их у Антона, сославшись на выход на какой-то благотворительный фонд, чтобы Леша не догадался. Пришлось смастерить целую легенду, но все кончилось хорошо, и Коленька все еще жив.
Он проснулся и позвал меня еще когда Антон был здесь, но сейчас он уже постанывает в соседней комнате, и я вскакиваю с кровати, на ходу накидываю халат и мчусь туда. Я упустила время установки капельницы буквально на три минуты, но это уже плохо. Я расслабилась. Дурында. Я нежно глажу Коленьку по головке без единого волоска, целую его в лоб и ставлю капельницу, и он кричит от боли. Мое сердце разрывается, но я знаю, что скоро станет лучше.
– Ну, потерпи, малютка моя, потерпи, сейчас все пройдет, сейчас.
Коленька пытается что-то сказать мне, но получаются только буквы и слоги, и я делаю вид, что понимаю и говорю с ним, и это его успокаивает. Я машинально облизываю губы, и в меня снова врезается волна неги, стоит закрыть глаза и представить, что всего этого вокруг нет, а есть только сладкое, заставляющее пробовать себя на вкус тело Антона. Нет-нет, я так не могу говорить, я не могу представить, что нет Коленьки. Он – моя радость, пусть и отложенная на то время, пока он поправится. Просто…