- Ясно. А что крепость? И сама сеньория? - Шлеймниц допил свою порцию и скривился. Редкостную гадость здесь паломникам выдают. На ужин придется потратиться.
- Баронство? Ну... как Эммерик рассказывал... Представь себе: огромная долина между гор, окруженная лесами, пастбища, луга, колосящиеся нивы, хрустальные водопады, змейки множества ручейков и голубое небо, отражающееся в синеве озер, а в центре - прекрасный сказочный замок... Представил? Так вот это - Баварский Нойшванштайн[68]
. А Граубург... Бывшее Порубежье, ага. Отец нашего барона получил бенефициум[69]
, лет, эдак, тридцать назад, - фамулус почесал Адольфиусу раздувшееся пузо:
- Наелся, мой маленький...
- До границы далеко? - Густав немного разочаровался. Порубежье - это не подарок.
- Говорят, лиг[70]
восемь. Там крепость стоит, Курцлокк называется. Да, горы, реки, есть две деревни, но почва скудная, скалистая, урожаи маленькие, едва на прокорм хватает, до столицы, города Грац, тридцать пять миль посуху, или сорок - по реке. С порогами. А еще - в горах недобитые шамры, осычи, даже мхоры забредают. И импуры... отец Пауль в прошлом году лично одного истребил, - Николас прекратил щекотать обезьяна и стал серьезным.
- В общем, нам повезло. Инквизиторов в самом замке нет, только один дознаватель в Мюреке сидит. Доносчиков вычислим рано или поздно. Главное, проход сквозь Чужие Земли вызнать, контрабандисты ведь наверняка имеются. Эммерик говорит, до Сиама в Третьем Крестовом там ходили, миль семьсот всего. Это лазейка, на самый крайний случай.
Густав молча кивнул. На что-то подобное он и рассчитывал. Если, вдруг, Элиза и Йозеф появятся...
Раздумья прервал Ханц Две Руки, зашедший в трапезную.
- Эй, как тебя? Трехбровый! Дуй на улицу, господин Майер ожидает. А ты, с обезьяной, сиди, про тебя речи не было, - осадил походный кулинар начавшего подниматься вместе с алхимиком Проша.
Шлеймниц, уже привыкший к такому прозвищу (его кто только ни придумывал, повар не первый), кивнул фамулусу.
- Жди. А еще лучше - почисти Рыжика...
Молчальник Гуго, похожий отвисшими щеками, носом и подбородком на мастиффа, парочка которых сопровождала барона в поездке, лишь кивнул головой, показывая в какую сторону им идти. Похоже, что у местного камерленгера управляющий уже побывал: они обошли колокольню, миновали альмонарий[71]
и, остановились подле старой пристройки с распахнутой настежь дверью.
К удивлению Шлеймница, нотариусом оказался сравнительно молодой священник, для чтения и письма даже не использующий очки. Придвинув утенсилии[72]
, он начал споро заполнять лист пергамента, изредка прерываясь вопросами типа: "Титул и чин родителей", "В каком коллегиуме обучаетесь", "Добровольно ли заключается соглашение". Короткие ответы Майера, порученца барона, студиозус слушал с интересом, узнав, например, что Вильгельм фон Граувиц - вассал immediati[73]
герцога Штирии Оттокара Девятого, что в случае нарушения обещания, то есть, отказа в обучении, барон обязуется выплатить Ордену и Густаву компенсацию в десять талеров, что для работы служителю Лулла будет предоставлен оборудованная рабочая комната, и, что с каждого заработанного гульдена следует отдать шесть крейцеров казначею ближайшей общины Конгрегации[74]
.
Просидели около двух часов, почти до обедни, ожидая, когда стряпчий и его писарь оформят три чистовых экземпляра, исправят ошибки, поставят печать и скрепят договор четырьмя подписями. Получив свой лист, субминистратум сразу прибрал его в поясную сумку. Все. Теперь назад дороги нет. Зато - есть определенность и алхимическая мастерская. А главное, хоть какая-то свобода от постоянного надзора и жесткой монастырской дисциплины! Это будет стоить подороже двадцати золотых...
***
Отстояв девятый час, благо далеко до церкви идти не пришлось, Густав и Николас вышли на Карлсплац. На Площади великого короля царило оживление. Взобравшись на поребрик центрального фонтана, некий человек, одетый в сине-зеленый дуплет, увлеченно размахивал руками и что-то рассказывал. Народ хохотал, выражая одобрение громким свистом.
- Это что, комедиант? - поинтересовался Шлеймниц у Проныры, наверняка бывшего в курсе последних сплетен.
- Это? - взгляд Проша метнулся с пышных форм дородной презрелой красавицы к фонтану. - Не, это покойник.
- Кто?
- Покойник, говорю, глухой? А, ты ж еще не в курсе! - Прош даже зажмурил глаза в предвкушении рассказа о событии, взбудоражившем весь город.
- Слушай сюда, - начал фамулус, - Тут сегодня такое творилось! На казни... - сунул в рот кусок сушеного яблока, стянутого в трактире, где столовались слуги барона, - на эшафот вывели не одного. А всех шестерых! Представляешь? У них оказалось равное число ошибок! И судьи не смогли назвать худшего. Ага. Ландграф приказал налить шесть одинаковых кубков с вином, в один из них всыпали яд... кубки поставили на поднос и каждый трубадур сам себе выбирал... А потом - все залпом выпили... рядом палач с топором, и не захочешь, а хлебнешь. Ха! В общем, одному заплохело. Народ кричит, радуется, те, кому яда не досталось, чуть не плачут от счастья, певун блюет... а как рыгать перестал, сунул руку в кошель, вытащил безоар[75]
, и, сожрал, гад такой! Видать давно подозревал, что за свои стишки отраву в суп получит... рано или поздно. - Николас ненадолго заткнув рот следующим куском, продолжил:
- Нет, ты только представь?! Все уже настроились на труп, могильщики, говорят, отличную яму приготовили, каноник мессу заупокойную начал... А он взял и все испортил, дурак. Палач, по приказу старшего судьи, остальную пятерку обыскал, но противоядия больше ни у кого с собой не нашлось. Мейстерзингера этого чего-то там поспрашивали, посовещались с ландграфом и церковником... Короче, объявили Провидением Господним, и отпустили на все четыре стороны. Только ему теперь петь песни нельзя. Под страхом усекновения главы топором. Вот он, - кивнул в сторону неудавшегося покойника Проныра, - и старается. Стихи о чудесном спасении декламирует.
Густав хмыкнул.
- Надо же! Восставший из мертвых... И где он только безоар нашел?
- Как где? У архангелов[76]
купил...
Дальнейшие слова Николаса заглушили крики толпы:
- Монашку! Монашку давай!!! Монашку!
Артист откашлялся и поднял руку. Вопли начали постепенно утихать. А когда унялись настолько, что стало возможным разговаривать, не крича в ухо собеседнику, над площадью раздался громкий красивый звучный голос:
- Внемлите, граждане славного Эйзенаха! Я прочитаю вам сказ о распутной монашке!
Наступила долгожданная тишина. И тогда трубадур начал, стараясь не сбиться со стиха на песню:
Звалась, не важно, как она
Святой Клариссе отдана.
На монастырскую еду
Отправили бедняжку.
Ее девичью красоту
Увидел бес один в аду
И соблазнить решил он ту,
Невинную монашку[77]
.
Назвался Йозефом тот бес,
В доверие к монашке влез,
Частенько ночью приходил
Он к девушке в аббатство
Поил вином, кормил гусем
И говорили обо всем,
А через месяц совратил
Уговорив отдаться.
Густав судорожно сглотнул слюну. Это что? Это... трубадур рассказывает пошлости о его сестре?! Клариссинка... Йозеф... не может быть! Неужели это те слухи, о которых говорил отец Сулиус? Не может быть. Это ложь. Это - ложь! Элиза не такая! Субминистратум хотел закричать, но поперхнулся и закашлялся. А уши резало:
Заправил черт ей свой кутак
Но все пошло совсем не так
Не так хотел лохматый бес
Монашку удивить
Из дырки выпрыгнул малец
И в шоссах спрятался подлец,