Пришлый же ступал, жадно вдыхая насыщенный городскими миазмами воздух, щурясь на хмурое свинцовое небо так, словно в нем светило яркое весеннее Солнце, вглядываясь в окружающие лица, как будто хотел запомнить всех, провожающих его на эшафот. Нет, выглядел он встревожено, но вполне достойно, пытался храбриться, делая все новые и новые шаги, на встречу страшной Судьбе, без помыканий и дерганья за цепь. Судя по всему, пытки к нему не применяли. Да и зачем? Его появление в этом мире - уже преступление, а какими - либо страшными тайнами экспатриант явно не обладал. Он что, такой смелый? Или не понимает, что скоро произойдет? Или на что-то надеется?
Замыкал шествие строй монахов и священников, в черных рясах, с накинутыми на голову капюшонами. Их руки, одетые в железные перчатки, держали коптящие факелы, мерно покачивающиеся в такт неспешным шагам. Когда вся процессия вышла на площадь, пленников завели на эшафот, охранники передали цепь палачу. Остальные сопровождающие выстроились вокруг помоста, барабаны смолкли. В наступившей тишине, с городских улиц отчетливо слышался лай собак, меканье плохо выдоенных коз, слабый ветер нес на площадь вонь гнилой требухи из квартала мясников, любопытные птицы устроилось на крышах домов, приготовившись собирать остатки еды, всегда остающиеся после такого скопления двуногих.
Со своего места поднялся старший судейский.
- Ваше Преосвященство, уважаемый дом Ваннборден! Уважаемый господин пфальцграф, уважаемые благородные господа и дамы, высокочтимые мастера Церкви и вы, люди города Регенсборга, - низкий, хорошо поставленный голос слышался в самых дальних закутках площади. - Перед вами преступники, нечестивые еретики, дерзнувшие поднять руку на служителя Церкви и святого Доминика, рыцаря Конрада фон Шлаффена и тяжко его ранившие...
Судейский распинался недолго. Сообщив, вкратце, в чем состоит суть преступления обвиняемых, он передал слово епископу.
Дом Ваннборден, в свою очередь, принялся читать проповедь. Скучно не было, церковник великолепно владел словом: приводил цитаты из трудов святого Гилберта, Августина, Вонифатия, говорил о коварстве Сатаны, и, конечно, о том, что Край Ада - место для искупления грехов и спасения души, где искушение верующих - первая задача Диавола, и что Господь дал им всем шанс, отправив предков с Прародины сюда, на Лимбус Инферни.
Затем пришел черед приговора. К эшафоту вышел Комтур Ордена святого Доминика, одетый в снежно - белую рясу и иссиня - черный скопуляр, в сопровождении двух младших фратеров. Братья - монахи вручили каждому еретику по потухшей свече и встали перед ними, держа в руках распятия.
Каноник откашлялся и громко объявил:
- Как нераскаивающихся грешников, упорных в своей ереси, святая наша мать Церковь исторгает их из своего лона и передает в руки светских властей.
Младшие фратеры, символизируя предание анафеме, толкнули ладонями преступников в грудь. Комтур же продолжил:
- Вещал апостол Иоанн: "Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не прибудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают[93]
". Так пусть же святой огонь очистит души этих грешников и они обретут спасение!
Ауто-да-фе завершилось. Доминиканцы отошли в сторону.
Вновь встал старший судейский.
- Да будет так! Мирской закон гласит: ересь, идущая с Прародины, должна быть уничтожена вместе с тем, кто ее распространяет. А посему, житель иного Мира, именующий себя Сабадош Карой из Мишкольца, и его пособник, именующий себя Рушель Олонье из Перпиньяна, властью, данной нам жителями Регенсборга и Церковью, приговариваются к казни через succendit ad palum[94]
!
Толпа радостно загомонила, а дувдеван задергался. Судья поднял руку, призывая к молчанию. Дождавшись тишины, закончил:
- В виду завтрашнего праздника святой Троицы, исполнение приговора назначается... - взял короткую паузу, - немедленно!
После этих слов судейского, площадь взорвалась радостными криками. Еще бы! Не придется ждать ноны, после которой, обычно, начинается казнь. А можно будет сходить на Ратушную площадь, посмотреть на представление бродячих артистов, они, говорят, собрались показывать комедию про толстого булочника и его вертихвостку-жену Матильду...
Стражники схватили приговоренных за цепи, поволокли их к расположенной неподалеку "жаровне". Ей являлся эшафот, с двумя столбами, подле него лежали заранее приготовленные дрова и хворост. Вот тут Пришлый понял, что все заканчивается. Под гогот толпы он начал вырываться, пытался оттолкнуть, или пнуть мучителей, попробовал даже броситься с помоста головой вниз... Усилия оказались тщетными, охрана не зевала, через несколько минут оба деликвента оказались прикованными к бревнам. Подручные палача взялись обкладывать их сушняком, а Сабадош начал крутить головой, словно ища кого-то в этом ненавистном месиве из человеческих лиц...
Густав, вместе с Николасом, стоявший на месте, отведенном младшим клирикам, даже знал кого. И по этой причине опустил голову, уставившись на грязные носки своих башмаков. Те глаза, с мольбой о спасении... они все еще тревожили его душу, оставляя чувство вины, некое внутренне беспокойство, ощущение, что поступил неправильно... В чем же причина? Почему не поговорил с отцом Паулем, не просил того о смягчении наказания Пришлому, не рассказал о своих сомнениях, даже ни разу не заикнулся о Чужаке? Струсил? Боится, что его заподозрят в осуждении и неодобрении поступков Доминиканцев? Обвинят в ереси и отправят вслед за этим несчастным? Да. Шлеймниц сейчас признавался самому себе, что испугался. А от понимания этого внутри становилось гадко, мерзко и тоскливо. Ведь он считал себя иным - добрым, набожным католиком, пытающимся бороться с несправедливостью. Нет, он ничем не лучше братьев - инквизиторов. Смерть этого несчастного останется на совести субдьякона, словно причастность апостола Павла, до обращения к Богу одобрившего убиение Стефана[95]
... Он поступил не по-христиански. Пилат точно так же отправил Господа на Голгофу... умыв руки. Нет! Все неправильно!
Перед внутренним взором Шлеймница тут же возникли другие глаза. Серые. Строгие, но и участливые. И странно знакомые. Вкрадчивый голос повторял: "Не опасайся ничего! Ты - в руках своих братьев. И, все что мы хотим сделать, это для твоего же блага. Тебе еще неизвестно, в чем это благо состоит, но скоро узнаешь...". Этот голос наполнял душу надеждой на избавление от мук и терзаний, обещал благостный покой, умиротворение, радость сотворенной и исполнившейся молитвы...
Густав изо всех сил зажмурился, сжал кулаки. Видение прошло. В висках оглушительно бухал пульс, сердце стучало где-то в районе горла, все тело покрылось холодным, липким потом. Алхимик несколько раз глубоко вздохнул и постарался успокоиться. Не следует давать повод окружающим усомниться в его благонадежности и слепой вере в непогрешимость Sanctum Officium. Открыл глаза и поднял голову. Над эшафотом поднимался густой, черный, жирный клуб дыма...
ГЛАВА 5
***
Брат Винифрид, приор Аллендорфского аббатства, положил на стол свежую депешу. В келье настоятеля пахло миррой, у Святого Распятия горела небольшая лампада, еще одна - освещала статуэтку девы Марии, стоявшую в неглубокой нише. Отец Сулиус, сухощавый седой старик, проживший семь десятков лет, но все еще полный сил и энергии, немного поморщился, повертел свиток в руках, отложил в сторону, после чего, изрек:
- Любезный брат, присаживайся, и не заставляй меня искать очки и вчитываться в чужие закорючки. Я смотрю, письмо вскрыто, значит, адресовано тебе... так что будь добр, поведай суть сего послания! Без лишних подробностей, если можно.