Накатила приторная тошнота, голова закружилась, перед глазами замелькали черные мушки... но через мгновение все прошло. Патер строго взглянул на субдьякона, заставляя ускорить шаг, совсем, как пару часов назад, вызывая легкое де-жа-вю.
...Милитарий подъехал к последнему фургону, чего раньше, в походе, с ним никогда не случалось.
- Густав, - капеллан выглядел недовольным. - Слазь с повозки и иди сюда.
Студиозус, до этого увлеченный разглядыванием небесно-голубых вод Бликзее, Искристого озера, лежавшего в центре Долины Тотенраух, выскочил из фургона и зашагал у стремени рыцарского жеребца.
- Вот что, - фон Хаймер покусывал уголок нижней губы, вместе с алхимиком отстав от повозки, - Живого Наставника у тебя не предвидится. Будешь довольствоваться мертвым.
Субминистратум, совершенно ничего не понимая, машинально кивнул головой, а потом до него дошло:
- Ваше Преподобие! Это как?! - новость оказалась настолько неожиданной, что алхимик встал, словно оглушенный ударом молота бык.
- Пошли, пошли, - рыцарь придержал вороного. - А то обоз не догонишь, пока все разжую... Умер наш каноник. Скончался... скоропостижно. Тебе-то какая разница, кто учить будет: покойник, или непредставившийся servus Dei [109]
?
- Эт...этто ккаакже т...так, - заикаясь произнес Шлеймниц. - Да, слухи всякие ходят... даже о том, что малефики мертвого из могилы поднимают, в упырей, слуг своих превращают... Но... Ваше Преподобие, неужели Вы... - не договорив, субминистратум в ужасе вытаращил на священника спрятанные под тремя бровями изумленные глаза.
Патер хмыкнул и растянул губы в невеселой улыбке:
- Я хоть и владею экзорцизмами, положенными по статусу рыцарю святого Мартина, но до богомерзкого колдовства еще не опускался. А за мысли дерзкие, налагаю на тебя, студиозус, епитимью: молча делать, что говорю и не задавать вопросов... три дня. Понятно?
- Э... да?! - ошеломленный алхимик, медленно переставляя ноги, пытался прийти в себя.
- Тем более, что теперь я вынужден стать твоим spiritualis Mentorum [110]
, - продолжил отец Пауль, - вместо усопшего декана. И представить на кафедре в Мариацелль. А фон Ветинс... он займется специальной подготовкой, на большее старик сейчас не способен. Или ты предпочтешь разорвать контракт и отправиться обратно?
- Нет, дом патер... раз вы так говорите... но только я ничего не понимаю...
- Тебе и не надо, - фон Хаймер чуть пришпорил вороного. - Если ничего экстраординарного не случится, то вечером все сам узнаешь. Никому пока об этом не говори, даже фамулусу. Все, иди быстрее... - и поскакал к началу обоза.
- Хорошо, дом патер... - возразить Густаву было нечего.
Наваждение прошло, явь нахлынула густыми всполохами реальности.
- Veniat illi laqueus quem ignorat; et captio quam anscondit, apprehendat eum: etin laqueum cadat in ipsum.
(Да придет на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл, да уловит его самого; да впадет в нее на погибель).
Фимиамы сгустились вокруг покаянного креста полупрозрачным облаком, священник принял с подноса серебряное распятие, взявшись налагать на памятник троекратное крестное знамение. Облако застыло, уплотнилось, превратившись в некое подобие куска южной корпии, именуемой западниками коротким словом "вата". Чуть помедлив, из него начали вырастать мягкие, прозрачные щупальца... Такое Густав видел впервые, только читал в гримуаре экзорцизмов. Отростков оказалось пять: два указывали за спину, на северо-запад, где находился перевал Шладминг; третье, самое толстое - на юг, в сторону Рубежа; четвертое - тонкое и острое, словно пика - на восток, где высился снежный горб Мон - Безенштейна, а последнее - короткое, прозрачное, как будто сомневающееся - на юго-запад, как раз на Густава, за которым высилась крепость Граубург.
- Anima autem mea exsultabit in Domino: et delectabitur super salutari suo.
(А моя душа будет радоваться о Господе, будет веселиться о спасении от Него).
Капеллан продолжил прекацию, вынудив отростки изменить цвет, в зависимости от опасности прорыва Инферно. Субдьякон сдвинулся, зайдя лицом к фон Хаймеру, и теперь стоял спиной к западу. Три (северо-западные и восточный) щупальца медленно наливались лимонно-желтым цветом, предупреждая о находящихся поблизости Сущностях Тьмы, южное - стало ярко алым, словно свежая кровь, постоянно льющаяся на Границе, а последнее... побледнело еще сильнее, став почти прозрачным, вновь повернулось в сторону Густава и начало медленно растворяться в воздухе, легким дымком улетая в направлении Серой Крепости, приковывая взгляд к высившемуся неподалеку замку.
Придорожные кусты в десятке ярдов заканчивались, и тракт, до этого испуганным зайцем петлявший среди складок холмов, превращался в прямую дорогу, с небольшим уклоном опускавшуюся вниз, пересекая тучные нивы и зеленеющие выпасы, местами огибая крутые берега не широкой, но стремительной и глубокой речки Яхстры, упираясь в нижнюю каменную башню с гостеприимно открытыми воротами и поднятой внутренней решеткой.
Граубург казался весьма внушительным сооружением, вызывающим ощущение грубой силы, могущества, и, в то же время - чего-то стремящегося ввысь, напоминающего церковный Собор, стоящий на высокой скале, называемой Штайнерптау, Каменным Когтем.
Внизу, у подножия утеса, северную сторону Когтя защищала укрепленная бастионами и надвратной башней, крепкая стена, над которой виднелись разноцветные гонтовые[111]
крыши домиков деревушки Браденхолле, первого рубежа обороны замка и его manus pastum[112]
, грозившей в недалеком будущем превратиться в маленький городок, и, начиналась спираль дороги ведущей к дверям крепости.
Круглая башня донжона, возведенная на самой вершине двухсотфутового утеса и, окруженная четырьмя своими менее выдающимися товарками, эту улитку завершала, пронзая небо над Штайнерптау исполинским перстом, назидательно предостерегающим врага от посягательств на окружающую территорию. Почти отвесные, голые склоны утеса, окружающие цитадель со всех сторон, превращали ее в неприступную крепость, горделиво красующуюся на фоне перевала Ницгалем.
Отец Пауль поцеловал крест, отложил его на поднос и воздел вверх обе руки:
- Princeps gloriosissime coelestis militiae, sancte Michael Archangele, defende nos inproelio et colluctatione, quae nobis adversus principes et potestates, adversusmundi rectores tenebrarum harum, contra spiritualia nequitiae, in coelestibus.
(Князь преславный воинств небесных, святой архангел Михаил, защити нас в бою и в брани нашей против начальств и против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных[113]
Голос священника взлетел вверх потревоженной птицей, отразившись эхом от стен утеса Ойцриц. Окружавшее монумент облако начало постепенно таять, подобно утреннему туману, сизой дымкой рассеивающемуся в солнечных лучах. Шлеймниц почувствовал какое-то напряжение, словно в воздухе дрожала натянутая струна. Очевидно, это ощутили и остальные, поскольку начали истово креститься. Лошади беспокойно зафыркали, а Адольфиус тревожно заозирался, пытаясь найти источник звука.
Капеллан же произносил последние фразы литании[114]
:
- Veni in auxilium hominum, quos Deus creavit inexterminabiles, et ad maginemsi militudinis suae fecit, et a tyrannide diaboli emit pretio magno.
(Приди на помощь людям, Богом бессмертными сотворенным, и по подобию Его соделанным, и ценою великою искупленным от владычества диавольского).
Неожиданно струна лопнула. Густав испытал огромное облегчение, словно с плеч сняли тяжелый мешок. На душе стало спокойно, вся тревога и переживания, преследовавшие алхимика после Рагенсборга и слегка успокоенные в епископстве Пассау, исчезли. Шлеймниц вздохнул, краски мира, до этого момента казавшиеся тусклыми и выцветшими, словно буквы на старом пергаменте, вновь обрели яркость и заиграли сотнями разных оттенков. Захотелось петь, радоваться жизни и, поделиться нахлынувшими чувствами с кем ни будь еще!