Слева, где была отведена трапезная для тех, кто побогаче, но к аристократии ни каким боком, народу сидело меньше, всего четверо. И все, судя по виду, бывалые вояки, один из них, изукрашенный рубцами, явный кригмейстер[36]
, в их компании - четвертый - в черной рясе, с широкой диагональной синей полосой от правого плеча к левому бедру, пересекающей грудь словно перевязь меча, выдававшую в нем патера из Ордена святого Мартина[37]
, милитария, военного капеллана, bellatori Christi[38]
, единственного из гостей, вяло кивнувшего в ответ на приветствие Густава.
Хозяин трактира - толстый мужик в заляпанном переднике, обладатель огромных рыжих усов и пышных бакенбард, стоявший за стойкой напротив входной двери, молча указал посетителям на очаг, после чего, с норовом опытного барыги, распознал в них неплатежеспособных клиентов, потеряв к троице всяческий интерес.
Николасу пришлось разуверить трактирщика, прикупив кварту подогретого вина, вместе с которым друзья почти час сушились и нежились подле камина. Затем, проснулся голод. Слуги и местные, опростав изрядное количество кружек, насиженные места покидать не собирались: одни изображали из себя всезнающих господ, а другие - деревенских олухов, слушая сказки, преподносимые приезжими, с таким выражением лиц, словно внимали Божественным Откровениям.. К этому времени в малом зале остался лишь один капеллан, уже давно с любопытством поглядывающий на странную троицу и неспешно опрокидывающий внутрь кубок за кубком. На скромный вопрос Проныры, о возможности устроиться за соседним столом, милитарий[39]
благосклонно махнул широкой ладонью, мол - "чего там, располагайтесь за моим".
С голодухи, Густав и Николас решили гульнуть и устроить желудкам праздник, совсем забыв, что постные дни соблюдаются не только в монастыре. Поэтому им пришлось довольствоваться пустым супом из чечевицы и кореньев, вареными яйцами, кругом сыра, пучком раннего зеленого чеснока и квадрой[40]
белого хлеба. В качестве специи хорошо подошла соль, а на запивку - еще одна бутыль умеренно разбавленного вина. Заплатив за это сомнительное удовольствие семь геллеров[41]
, друзья с жадностью набросились на еду.
Сосед - мартинианец, все это время со снисходительной улыбкой наблюдавший за голодным авралом троицы, дождался, наконец, когда компания насытится и задал интересующий его вопрос:
- Не каждый день встретишь обезьяну, запросто орудующую ложкой. Откуда вы ее взяли?
Густав, дожевывая хлеб с чесноком, выразительно посмотрел на Проша. Тот, звучно отрыгнул воздух, поставил кружку на стол, вытер губы рукавом подрясника и, вежливо ответил:
- История эта, уважаемый дом патер, весьма занимательна, грустна и поучительна. Произошла она в Арагоне, точнее - в Сарагосе, лет пять с тех пор уж прошло. Я, Ваше Преподобие, в ту бытность, оказался весьма беден, и пробавлялся, собирая милостыню на паперти церкви святого Стефана, где имелась кафедра фактотуров[42]
- бенедиктинцев. Возглавлял ту кафедру суффраган[43]
Ордена, почтенный профес Игнасио дес Мартинес, муж редкой учености и благочестия. Так вот.
Прош промочил горло.
- Сей ученый муж что-то там мудрил с гомункулусами. Не то хотел им крылья приделать, не то - третью ногу отрастить... Ага. И, как вам должно известно, дом патер, для создания этих самых существ, требуется человеческое семя. А профес Мартинес был мужчина в возрасте, чтобы не сказать - старый, кроме того - крайне благочестивый, и грешить, по примеру пастуха Онана, категорически отказывался, к чему призывал и своих студиозусов. Ага. А семя-то нужно! И откуда его взять? Выбрал тогда кафедральный дьяк троих с паперти, тех, кто почище, да помоложе, меня в том числе. И привел нас к суффрагану. Тут Его Преосвященство нам и объяснил задачу. Надо, мол, ваше семя, собранное в серебряные стаканчики. За то греховное деяние получите по два реала[44]
, а как опыт завершится - еще пять. Только чтоб никто из вас дурной болезнью не страдал, иначе, говорит, эксперимент не выйдет. Ну а что? Семь реалов - сумма приличная, а дело- то пустяковое, не такой уж большой грех... Мы и согласились.
Проныра допил кружку и налил еще, чтоб не пересыхал язык. Густав смотрел на него хмуро, но, не перебивал, видя, что рассказ патеру интересен.
- Через положенное время ловим мы того дьякона. Спрашиваем: "Что, мол, вылупились птенцы? Когда за деньгами приходить?" А тот нам и отвечает: "Приходите через три дня, только помойтесь, чтоб не вонять". Ну, сходили мы на Эбро, искупались, благо лето на дворе, а в указанный срок явились пред очи професа. Тот, значит, моих напарников похвалил, выдал им по пять реалов, и, сказал, что вызовет еще раз, когда гомункулусы подрастут. А на меня ругался, чуть не козотрахом обозвал, вместо денег дал мне вот этого, - ткнул пальцем в Адольфиуса, - и, сказал, чтоб я что хотел, то с ним и делал, мол, волосатые уроды ему не нужны. А я тогда не понял, что это обезьян, думал, что это гомункулус такой... маленький человечек, только обросший, ага. В нем роста две ладошки было. Ну и решил, что топить не буду, а выкормлю, все ж, от моего семени, считай, почти сын... пусть хоть и искусственным путем созданный. Ушел от професа чуть не в слезах. А когда дошло, кого этот старый... э... уважаемый дес Мартинес мне подсунул, стало уже поздно. Привязался я к обезьяну. Он мне как родной стал. Так вот и мучаюсь теперь... с сынком - лемуром, - закончил свою горькую историю Николас. - Вы, Ваше Преподобие, человек состоятельный и не жадный, сразу видно. Может, угостите промокших студиозусов хорошим вином?
Милитарий добродушно рассмеялся. Выглядел он лет на сорок: узкое, худощавое лицо с большой залысиной, плавно переходящей в тонзуру, изрезано морщинами, крючковатый нос с широкими крыльями хищно изогнутый над тонкой полоской губ. Волосы вокруг макушки - черные, но изрядно посыпанные пеплом времени. Глаза - какие-то седые, выцветшие, с пронизывающим, цепким взглядом бойца. Острый и чуть выдающийся вперед подбородок выдавал жесткий характер. Похоже, что кто-то из его предков согрешил с арабистанкой, в чертах капеллана явно проглядывала южная кровь.
- Такой истории, - патер вновь коротко хохотнул, - отродясь не слышал. В ней хоть слово правды есть? Надо же! В Эрбо купался! Не замерз? Там вода ледяная, даже летом... Бог с тобой, наливай, - капеллан утер выступившие слезы. - Эй, трактирщик! - воин Христа указал на опустевшую бутыль. - Повтори!
И, повернувшись к приятелям, продолжил:
- В следующий раз, когда будешь рассказывать эту драму судеб, говори, что твой писун ни на что не годен, а деньги упускать ты не желал. Вот и пришлось поймать обезьяна и взять у него семя насильно. Потом - подменить. Ха! Ведь всем известно, что от человека гомункулус будет человеческим, а не кочкоданским, - опять засмеялся милитарий.
Прош и Густав переглянулись и присоединились к священнику.
- Меня зовут Пауль фон Хаймер, - отсмеявшись, представился патер. - Отец Пауль фон Хаймер, капеллан у его милости барона фон Граувица, если точнее, - воин отпил из налитого кубка. - Мы возвращаемся домой, в Штирию, с большой ярмарки в Ростоке. А что делают в этом трактире два послушника святого Лулла? - внимательный взгляд седых глаз переместился с Проныры на Густава, безошибочно определив по цвету рясы старшего компании.
- Ну, - Шлеймниц слегка замешкался, раздумывая, насколько можно быть откровенным, - Я - Густав Шлеймниц, субминистратум, а он, - кивок в сторону Проныры - Николас Прош, мой фамулус... мы студиозусы из Аллендорфского аббатства. Идем в Сецехов, в Ржечь, обучаться в тамошнем коллегиуме, отец настоятель распорядился.
- Вот как? - священник удивленно поднял брови. - Что, туторы в вашем монастыре настолько плохи, что не могут подготовить своих учеников к вступлению в Орден?
- Нет, конечно, - студиозус слегка смутился. - Учителя вполне сведущи. У нас... на нас наложена епитимья[45]