Сингх закончил свою речь словами Рабиндраната Тагора: «Ум, в котором все логично, подобен клинку, в котором все движется вперед».
Через несколько дней Иван Петрович Шулаев сердечно прощался с индийскими друзьями, с вечно алыми розами и жгучим солнцем. Он возвращался домой, оставляя в Индии два года своей жизни.
Доменный ас
Задувка новой домны ожидалась на рассвете. Под высоким шатром, залитым бледно-голубым светом прожекторов, тянуло легким предутренним холодком. Печь высотой более пятидесяти метров, опоясанная серебристо-серым венцом трубопроводов, замерла, ожидая, когда ее накалит тысячеградусный жар. Доменщикам предстояло вдохнуть в нее жизнь. И главным среди них сейчас был Алексей Леонтьевич Шатилин.
Он больше суток не был дома. Жена звонила несколько раз, но, зная его характер, не звала, а только спрашивала: «Ну, как там у вас?» Алексей Леонтьевич с хрипотцой в голосе кратко отвечал: «Добро» и вешал трубку.
Черные густые брови на гладко выбритом лице, седина висков, четко очерченный нос с едва заметной горбинкой, твердый подбородок — все подчеркивало в его облике достоинство.
Солдаты, рассказывая о своих былых походах, считают осколки свинца, застрявшие в их теле. Шатилину не пришлось участвовать ни в одном бою: в гражданскую ему было десять лет, а в Отечественную ему сказали: «Твой фронт здесь, у печей…» Но и он носил в себе твердые метки металла. Вся его жизнь была сраженьем за чугун. И сегодняшняя ночь чем-то сродни боевой атаке.
Сдвинув на затылок кепку, он обходит печь и останавливается у широкой амбразуры фурмы, смотрит в ее раскрытый зев. Там, внутри домны, молодые горновые лопатами разравнивают первые порции кокса и гранулированного шлака.
— Добро, ребята, — чуть громче обычного говорит им мастер. — Готовьтесь на выход.
Обтирая на ходу потные лица, парни поспешно подталкивают друг друга к круглому, еще не заделанному кирпичом отверстию, напоминающему иллюминатор на морском корабле. Кто-то, вспомнив о старой традиции, шарит по карманам и бросает на дно печи монету, и вот уже летят вслед карандаши, пуговицы, колпачки от авторучек…
— Пора, пора, — торопит Шатилин и кладет на чье-то плечо широкую ладонь. — Надо быстрее заделать эту последнюю фурму. Вот когда в фурмах появится огонек, тогда скажем строителям спасибо, и пусть они идут мыть руки…
Но строители уже ни во что не вмешиваются. Несколько наладчиков стоят в стороне и наблюдают за Шатилиным. Сейчас он здесь «главный прораб». Они знают, что Шатилин задувал первые восемь домен Магнитки, теперь задует вот эту — девятую. Но они не знают, что эта печь для мастера — последняя. Так они порешили с женой. Задует и уйдет на длительный, или, как говорят, заслуженный отдых. Свое дело он может доверить здесь многим. Днем его спросили, с кем он будет задувать печь, и он удивленно посмотрел вокруг: неужели кто-то думает, что Шатилин будет подбирать людей, как подбирают лучших в футбольную команду? У него нет любимчиков, чья бригада придет на смену по графику, с той и зажжет печь.
Конечно, эта печь особая. Одна такая на всю Европу: с двумя летками. И размерами вдвое больше первых своих сестер. Она уже начала показывать свой норов: плохо принимает руду. Вина тут, правда, не только ее. Накануне прошел ливневый дождь и намочил рудную породу. Сырая руда залепляет, как воск, воронки, приходится проталкивать каждую порцию. Час назад Шатилин был на загрузке и видел, как там мучаются люди. Если так пойдет дальше, им не задуть до утра домну. Надо ждать следующей ночи. Ведь доменные печи обычно задувают только ночью или на рассвете. Так заведено издавна. А между тем, на печь уже дан план, на ее чугун открыт счет.
А. Л. Шатилин.
Пока парни заделывают фурму, Шатилин достает пачку «Беломора», закуривает и медленно направляется в газовую будку. Он видит склонившегося над столом сменного мастера Виктора Волкова, только что заступившего на смену. Может, с ним и придется задувать? Шатилин едва удерживается, чтобы не сказать вслух: «Тебе, Виктор, задувать печь. Вот новенький журнал, в нем еще нет ни одной записи. На всякий случай, пододвинь его ближе к телефону. Возможно, ты запишешь номера ковшей и сколько выдаст чугуна новая печь».
Шатилин останавливается у стола, затягивается папиросой и смотрит, как Волков аккуратно расчерчивает на графы непривычно белые листки журнала.
— К утру пустим? — спрашивает Виктор, поворачивая голову.
— Не пустим, так сама пойдет, — тихо смеется Шатилин, и густые брови его поднимаются над черными живыми глазами.