По занесенным рельсам один за другим шли в депо трамваи. Они двигались тяжело, со скрипом.
Герасимов раздвинул двери и вошел в вагон, стуча сапогами, чтобы сбросить облепивший их снег. В углу вагона сидела, зябко ежась, женщина-кондуктор, спрятав лицо в поднятый воротник и засунув руки глубоко в рукава. Она нехотя разняла руки и, отрывая билет Герасимову, сердито сказала:
— Вот для таких, запоздалых, и гоняем пустые вагоны.
— Что поделаешь, — вздохнул Герасимов. — Я ведь не из ресторана.
— Вижу, — отозвалась женщина, взглянув на его полушубок, лоснившийся от застарелых масляных пятен.
На четвертой остановке Герасимов вышел. Он свернул на пустынную, освещенную луной узкую улицу и зашагал к дому, увязая в сугробах снега. Ему отчетливо виделась сейчас на снегу елочка, темневшая перед светлым в морозных узорах окном. И на усталом лице Герасимова появилась блаженная улыбка.
Струя морозного воздуха, ворвавшаяся вместе с Георгием Ивановичем в теплую прихожую, мгновенно превратилась в пар и заклубилась у его ног. Георгий Иванович стянул задубевший от холода полушубок, снял сапоги и хотел пройти на кухню, но в это время дверь из внутренней комнаты распахнулась и ему навстречу вышел Эммануил Казакевич. Он уже второй месяц жил в доме Георгия Ивановича Герасимова.
Приехав на Магнитогорский металлургический комбинат, московский писатель завел в парткоме завода разговор о знатных старожилах города. И тут ему рассказали о Герасимове, одном из первых доменщиков. Казакевич позвонил Герасимову, и вечером парткомовский шофер привез его на тихую улицу Суворова к дому № 24.
Низкие деревянные ворота были почти до половины занесены снегом. К ним вела узкая тропинка. Пробираясь к калитке, Казакевич увидел заледенелую елочку и пошутил: не осталась ли она зимовать тут с Нового года? Герасимов, вышедший встретить гостя, пожимая его тонкую ладонь, покачал головой.
— Природа нас здесь не балует. Елку привез с гор. Маленькая была, а прижилась, выросла.
С любопытством и теплотой заглянул писатель в темные веселые глаза Герасимова и встретил в них ответный добрый взгляд.
В небольшой комнате, скупо обставленной самой необходимой мебелью, писатель Казакевич и доменщик сидели за большим овальным столом, оживленно говорили, и у обоих было такое чувство, будто они давно знают друг друга. Жена Герасимова, Валентина Петровна, накрывая на стол, тихо заметила мужу, что он, наверно, утомил гостя своими рассказами. Рослая, голубоглазая, со спокойным мягким лицом, она суетилась по хозяйству, не без волнения думая о том, как воспримет их дом, семью московский писатель, который будет потом писать книгу, может, быть, и о них. Ее мать, маленькая проворная Екатерина Семеновна, поставила на стол дымящуюся миску с пельменями. Хозяин дома при виде нового блюда не преминул сообщить, между прочим, что его теща и жена сибирячки и отменные мастерицы стряпать пельмени.
В этот вечер Эммануил Казакевич, как-то сразу потянувшись к Герасимову, оживленно рассказывал о людях, с которыми сводила его фронтовая судьба, о себе, о своей не писательской, а просто личной жизни, о дочерях, жене. Георгий Иванович любовался простотой и задушевностью писателя, с которым он сидел сейчас за одним столом, у себя дома, и которого знал по книгам «Звезда» и «Весна на Одере», так полюбившимся ему. Мягко касаясь плеча Казакевича, Герасимов повел гостя в угловую комнату. Она была меньше столовой, с окном, выходившим во внутренний сад.
— Вот, — сказал Герасимов, — переезжайте жить из гостиницы сюда. Ни один гудок с улицы не слышен. Дочь у нас тут жила. Окончила институт, в Челябинск уехала. Я целые дни на работе. Дома только Валя да Екатерина Семеновна. Мешать не будут.
Казакевич подумал и отказываться не стал. На другой день он переехал к Герасимовым. Теперь вечерами они подолгу беседовали. Чаще всего писатель слушал неторопливый рассказ Георгия Ивановича о его жизни. А тому было что рассказать.
Герасимов прибыл в Магнитку в тридцать первом году, когда у подножья горы Атач торчали из снега металлические фермы и темнели глубокие котлованы. Монтажники в подвесных люльках клепали железный кожух первой доменной печи.
Георгий Герасимов в модном костюме и фетровой шляпе ничем не напоминал недавнего харьковского грузчика. В свои двадцать с небольшим лет он успел побывать после Харькова и на шахтах Донбасса, но прочно привязали его к себе домны Макеевки. Там он окончил ликбез, потом рабочую школу. В тридцатом году вступил в партию. Как-то его вызвал старый, известный всему Югу доменщик Иван Коробов и сказал: «На Урале, на Магнитке, задувают новую домну. Ее построили комсомольцы. Они не умеют плавить чугун. Ты поедешь к ним и покажешь, как это делать».