Г. И. Герасимов.
Герасимов впервые увидел домну без каталей и чугунщиков. По сравнению с ней макеевские были карликами. Те вросли в землю, эта стояла на высоком «пне», как на пьедестале. Он несколько раз пересчитал фурмы и еще раз подивился: шестнадцать! Вдвое больше, чем на макеевских. У горна громоздилась машина, похожая на трехдюймовое орудие. — «Пушка Брозиуса», — пояснил молодой инженер, приехавший из Ленинграда. — Сама будет механически закрывать летку при полной струе чугуна.
Подошел коренастый, рыжебородый человек, перекрестил пушку: «Вот, браточки, нет еще такой машины, чтоб сама у горна работала. Меня и в Керчи знают, и в других городах знают, а не слыхал о такой».
Герасимов рассказывал о своей жизни Казакевичу простовато-шутейным тоном, с понимающей улыбкой, но за его словами чувствовалась скрытая гордость прожитой молодости. Живо представлялось, сколько ухарской удали и мужицкого упрямства проявил он, когда взялся освоить американскую пушку. Американцы, в знак протеста против задувки домны в зимнюю стужу, не выслали на нее чертежи. Скрипучие детали сопротивлялись с утробным воем. Но Герасимов не отступал.
Однажды ночью Георгия привлек в бараке шум. Он доносился из комнаты рыжебородого мастера с короткой фамилией Усс. Горновые стучали по столу кулаками и кричали: «Не будем работать на адовой машине!» Мастер теребил рыжую бороду и подливал масла в огонь:
— Верно говорите! Целый день будешь ее только обтирать. Разряд понизят и заработка не увидишь. Американцы придумали, пусть они и работают.
Крики подняли Георгия с постели. Он сел к столу и написал заявление в партийную ячейку.
В пухлой папке с грамотами и газетными вырезками Георгий Иванович отыскал пожелтевший номер газеты «Магнитогорский комсомолец» от 16 июня 1933 года и протянул Казакевичу. Там был очерк о нем, о Герасимове, в котором приводилось то заявление:
Как я комсомолец и член партии, и как меня послали мои макеевские товарищи работать на магнитогорских домнах, значит, я не хочу плакаться и бояться, и давать деру, как Усс, Умрихин и Гамазков.
Я говорю и заявляю, что хоть и страшно голыми руками брать пушку, а возьму. Вот пустим домну, и возьму, и вызываю не падать духом слабых на укоры товарищей.
С тем и подписываюсь.
— А что было дальше? — живо спросил Казакевич, аккуратно складывая газету.
— Дальше? А дальше было вот что! Секретарь доменной ячейки прочитал заявление и сказал: «Хорошо, дадим тебе бригаду. Покажите, что можете одолеть эту дьявольскую машину».
Перед пуском домны Георгию удалось найти на стройке американского инженера, знавшего, как управлять пушкой.
— Почему у пушки два цилиндра? Как ими работать? — задавал ему Герасимов вопросы.
Американец, неторопливо ответил на один вопрос, другой, третий. Потом вытер потный лоб белым платком и сказал: «С вопросами все. Я опаздываю обедать».
— Делать было нечего, — вспоминал Герасимов. — Бригада начала действовать самостоятельно. И пушка заработала.
Рассказы Герасимова, знакомство с заводом, с людьми волновали Эммануила Казакевича. Хотелось, не откладывая, писать новую книгу, ради которой он, собственно, и приехал в Магнитогорск. Но на столе лежала рукопись неоконченной повести о Ленине, будущей «Синей тетради». «Надо, — говорил он Герасимову, — со всем пылом и однолюбием сосредоточить на ней вдохновение».
Долгие беседы с Герасимовым помогали Казакевичу глубже понять ленинскую веру в рабочего человека. Жизнь доменщика, склад его характера, его быт, его отношение к труду, к коллективу подтверждали беспредельную уверенность Ленина в будущем революции. Казакевич как будто слышал ленинский голос: «Я верю, верю в рабочий класс России, в ее народ…»
Работа над повестью продвигалась. Иногда Казакевич по нескольку дней не выходил из дома и только просил Валентину Петровну сходить на почту, отправить письма жене и дочерям. Иногда ему требовалась какая-нибудь книга для справки, и Валентина Петровна охотно отправлялась за ней в библиотеку. А вечерами, когда Герасимов возвращался из цеха, Казакевич, протирая платком очки, говорил: