Поскольку догма холокоста совершенно замалчивает роль самих евреев, она обеспечивает Израилю и американским евреям иммунитет против законной критики. Враждебность арабов и афро-американцев — это "в принципе, отнюдь не реакция на какую-либо объективную оценку действий евреев" (Гольдхаген).[93] Послушаем, что говорит о преследованиях евреев Визель: "Тысячелетиями мы постоянно находились под угрозой. А почему? Без какой-либо причины". А вот как он же объясняет враждебность арабов к Израилю: "За то, что мы есть и что защищает наша родина, Израиль, — за глубину нашей внутренней жизни, за нашу самую сокровенную мечту, если наши враги попытаются нас уничтожить, они сделают это, попытавшись уничтожить Израиль".[94] Или враждебность негров к американским евреям: "Эти люди, которых мы вдохновили на борьбу, вместо благодарности нападают на нас. Мы находимся в очень опасном положении. Опять все видят в нас козла отпущения… Мы помогли неграм; мы всегда им помогали. Негры меня огорчают. Они должны были кое-чему у нас научиться, а именно благодарности. Ни один народ в мире не умеет быть таким благодарным, как мы, наша благодарность вечна".[95]
Догма холокоста о вечной ненависти неевреев к евреям подкрепляет и дополнительную догму об уникальности холокоста. Если холокост был кульминацией этой ненависти, отсюда следует, что преследования неевреев в эпоху холокоста были лишь побочным явлением, а преследования неевреев на протяжении всей истории — только эпизодами. С этой точки зрения страдания евреев в эпоху холокоста уникальны.
Наконец, страдания евреев уникальны еще и потому, что уникальны сами евреи. ХОЛОКОСТ ни с чем нельзя сравнивать, потому что он иррационален. В конечном счете, стимулом к нему была в высшей степени иррациональная, общечеловеческая страсть. Нееврейский мир ненавидит евреев, потому что завидует им. Как пишут Натан и Рут-Анн Перлмуттер, антисемитизм порождается "завистью и злобой, потому что евреи вытесняют христиан с рынка… множество не очень талантливых неевреев злится на немногочисленных, но более талантливых евреев".[96] Таким образом, ХОЛОКОСТ подтверждает, хотя и негативно, богоизбранность евреев. Так как евреи лучше или удачливей, они навлекают на себя гнев неевреев, и те их убивают.
В кратком примечании Новик высказывает свои предположения, как могла бы выглядеть дискуссия о холокосте в Америке, если бы Эли Визель не был главным толкователем этой темы.[97] Ответить на этот вопрос нетрудно. До июня 1967 г. версия Бруно Беттельгейма, бывшего узника концлагерей, о всеобщности этого бедствия находила живой отклик среди американских евреев, а после июньской войны Беттельгейма отодвинули на задний план, а на авансцену вышел Визель. Его сделали таким знаменитым, потому что это было идеологически выгодно. Уникальность страданий евреев / уникальность евреев, вечно виновные неевреи / вечно невинные евреи, безоговорочная защита Израиля / безоговорочная защита еврейских интересов: Эли Визель — это и есть ХОЛОКОСТ.
Значительная часть литературы о гитлеровском "окончательном решении", поскольку в ней проповедуются главные догмы холокоста, не имеет никакой научной ценности. В области исследований холокоста мы в действительности встречаем большое количество бессмыслицы и явных надувательств. Особенно удручающе выглядит культурное окружение, которое подпитывает эту литературу о холокосте.
Первым большим мошенничеством, связанным с холокостом, была книга "Разукрашенная птица" польского эмигранта Ежи Косинского.[98] Как поясняет сам Косинский, он писал эту книгу на английском языке, чтобы "иметь возможность писать бесстрастно, без эмоциональных ассоциаций, которые всегда вызывает родной язык". В действительности, все части, возможно написанные им самим (до сих пор неясно, им ли), написаны на польском языке. Эта книга выдается за автобиографический рассказ Косинского о скитаниях одинокого ребенка по польским деревням во время второй мировой войны. На самом деле Косинский всю войну жил у своих родителей. Лейтмотив книги — сексуальный садизм, которому предается польское крестьянство. Читатели, которые познакомились с этой книгой до ее публикации, шутили, что ее следует отнести к разряду "жесткого порно" и она представляет собой "плод ума, помешанного на садомазохизме". Почти все рассказанные им эпизоды Косинский высосал из пальца. Польских крестьян, среди которых он жил, он изображает ярыми антисемитами. "Бей евреев! Бей ублюдков!" — орут они в его книге. На самом же деле семью Косинских приютили польские крестьяне, хотя они знали, что это еврейская семья и, если дело откроется, их ждут ужасные последствия.
В журнале "Нью-Йорк Тайме бук ревью" Эли Визель восхвалял эту книгу как "одно из лучших" обвинений нацизма, "написанное с глубокой откровенностью и сентиментальностью". Синтия Озик хвасталась, что она сразу же догадалась, что Косинский — это еврей, переживший холокост. Даже когда Косинский позже был разоблачен как литературный мошенник, Визель продолжал осыпать похвалами его "замечательное произведение".[99]
Книга Косинского стала одним из основных текстов ХО-ЛОКОСТА. Она была бестселлером, получила премии, ее перевели на многие языки и преподавали в высших школах и колледжах. Косинский разъезжал с лекциями и называл себя "Эли Визелем по дешевке" (те, кто не мог рассчитывать на гонорары Визеля — «молчание» стоит недешево, — обращались к нему). Даже когда его наконец разоблачили, "Нью-Йорк Тайме" продолжала защищать его, утверждая, будто Косинский пал жертвой коммунистического заговора.[100]
Другой пример мошенничества — «Обломки» Биньямина Вилькомирского,[101] беззастенчивый плагиат с халтурной книги Косинского. Как и Косинский, Вилькомирский изображает себя одиноким ребенком, к тому же немым, выросшим в сиротском приюте и лишь позже узнающим, что он еврей. Как и книга Косинского, «Обломки» — бесхитростный рассказ наивного ребенка, мысли которого заняты лишь самым необходимым, поэтому описание времени и места может быть расплывчатым. Как и в книге Косинского, каждая глава «Обломков» заканчивается оргией насилия. Косинский характеризует свою книгу как "медленное оттаивание души",
Вилькомирский свою — как "вновь обретенные воспоминания".
"Обломки", выдуманные от начала и до конца, стали тем не менее архетипом воспоминаний о ХОЛОКОСТЕ. Они начинаются с описания концлагеря, где каждый надзиратель — безумное, садистское чудовище, которое с наслаждением разбивает черепа новорожденных еврейских младенцев. Но классические воспоминания о нацистских концлагерях совпадают с тем, что говорит бывшая узница Освенцима д-р Элла Лингенс-Рейнер: "Садистов было немного, не более 5-10 %".[102] Но в литературе о ХОЛОКОСТЕ, наоборот, подчеркивается садизм всех немцев. Этим преследуются две цели: "документально подтверждается" уникальная иррациональность ХОЛОКОСТа и фанатичный антисемитизм злодеев.
"Обломки" занимают особое место, так как в этой книге меньше говорится о жизни в эпоху холокоста, чем о последующем периоде. Маленькому Биньямину, которого усыновила швейцарская семья, пришлось пережить новые мучения. Он попал в мир, в котором отрицают холокост. "Теперь ты должен это забыть, забыть, как страшный сон, — говорит ему мать. — Это был только страшный сон. Ты должен все забыть". "В этой стране, — возмущается он, — все постоянно говорят о том, что я должен забыть, что этого никогда не было, а только приснилось мне. Но ведь они знали обо всем этом!"
94
Шомон убедительно показывает, что эта догма о холо-косте делает более приемлемыми другие преступления. Вследствие того, что ее сторонники настаивают на радикальной невиновности евреев, т. е. на том, что нет никакого рационального мотива преследовать их, а тем более убивать, "получается, что преследования и убийства при других обстоятельствах «нормальны», в результате чего образуется разрыв между ни в коем случае не допустимыми преступлениями и такими преступлениями, с которыми можно — и должно жить" (с. 176)..
97
Нью-Йорк, 1965. Я пользовался книгой Джеймса Парка Слоуна "Ежи Косинский" (Нью-Йорк, 1996)..
98
Эли Визель "Всеобщая жертва" в "Нью-Йорк Тайме бук ревью" от 31 октября 1965 г. Визель "Все реки", с. 518. Цитата из Озик взята из книги Слоуна, с. 304–305. Восхищение Визеля Косинским неудивительно. Косинский хотел проанализировать "новый язык" холокоста, Визель хочет "создать новый язык". По Косинскому, то "что лежит между эпизодами, служит как комментарием к эпизоду, так и чем-то, к чему комментарием является сам эпизод". По Визелю, "промежуток между двумя словами больше, чем между небом и землей". Русская пословица называет подобные «глубины» переливанием из пустого в порожнее. Кроме того, оба они обильно сыпят в своих мудрствованиях вольными цитатами из Камю, а это верный признак шарлатанства. Визель вспоминает, как Камю однажды сказал ему: "я завидую Вам — Вы были в Освенциме", и продолжает: "Камю не мог себе простить, что он не знал этого величественного события, этой мистерии всех мистерий" (указаны источники)..
99
Geoffrey Stokes and Eliot Fremont-Smith, "Jerzy Kosinski's Tainted Words", in Village Voice (22. Juni 1982). John Corry, "A Case History: 17 Years of Ideological Attack on a Cultural Target:, in der New York Times (7. November 1982). Чтобы придать достоверность своим рассказам, Косинский перед смертью как бы обратился в иную веру. На протяжении нескольких лет между его разоблачением и самоубийством Косинский сожалел о том, что индустрия холокоста ничего не говорит о жертвах-неевреях. "Многие евреи Северной Америки склонны воспринимать холокост как Шоа, как исключительно еврейскую катастрофу… Но как минимум половина живущих в мире рома (которых презрительно называют цыганами), около 2,5 млн. польских католиков, а также миллионы граждан Советского Союза и других стран тоже пали жертвами этого геноцида". Он воздает должное и смелости поляков, которые, несмотря на его "семитскую внешность", давали ему убежище во время холокоста (Ежи Косинский. Проходя мимо. Нью-Йорк, 1992, с. 165–166, 178–179). Когда Косинского во время конференции по холокосту спросили, что делали поляки, чтобы спасти евреев, он огрызнулся: "А что сделали евреи, чтобы спасти поляков?".
100
Франкфурт-на-Майне, 1995. О подоплеке мошенничества Вилькомирского см. также Елена Лаппин "Человек с двумя головами" ("Гранта", № 66) и Филип Гуревич "Кража холокоста" ("Нью-Иоркер" от 14 июня 1999)..
101
Сильное «литературное» влияние на Вилькомирского оказал также Визель. Сравним следующие пассажи:
Вилькомирский: "Я смотрел в их широко раскрытые глаза, и мне сразу стало ясно: эти глаза знали все, они видели все, что видели и мои глаза, эти глаза знали несравненно больше, чем все прочие в этой стране. Это были глаза, которые я знал. Тысячи раз я видел их, и в лагере, и позже. Это были также глаза Каролы. Эти глаза рассказывали тогда нам, детям, все. Их взгляд проникал в меня до глубины души" ("Обломки", с. 130).
Визель: "Глаза — я должен рассказать тебе об их глазах. Я должен начать с них, потому что их глаза — это самое первое, и в них содержится все. Остальное может подождать. Оно лишь подтвердит то, что ты уже знаешь. Но их глаза — они были воспламенены несокрушимой истиной, которая горела в них и не гасла. Перед ними ты можешь только смущенно молчать, опустить голову и выслушать их приговор. Видеть мир таким, каков он есть, это все, чего ты хочешь. Ты взрослый человек, умный и опытный человек, и вдруг ты ощущаешь бессилие и ужасную опустошенность. Эти глаза напоминают тебе о твоем детстве, о том, что ты был сиротой, они доводят тебя до того, что ты теряешь веру в силу языка. Эти глаза отрицают ценность слов, и потребность в языке исчезает" ("Молчащие евреи", Нью-Йорк, 1966, с. 3).
Визель воспевает «глаза» на протяжении еще полутора страниц. Литературное мастерство сочетается у него с диалектическим. В одном месте Визель признает: "В отличие от многих либералов я верю в коллективную вину", а в другом месте он пишет: "Я не верю в коллективную вину" (Визель "Против молчания", том П, с. 134. Визель "И море", с. 258, 389)..
102
Бернд Науман. «Освенцим». Франкфурт-на-Майне, 1965, с. 115. См. также Бирн и Финкелыптейн "Нация на испытательном стенде", с. 67–68, где можно найти подробную документацию..