Провожаю гостей в поздний час, а когда спустился по лестнице последний гость, задаю свой вопрос:
— Скажи, почему ты плакала месяц назад?
Она устало смотрит на меня. Неужели и вправду сегодня, в такой день, мне хочется вести мучительный разговор? Почему мы не предоставим времени залечить все раны?
Как меня раздражает эта неопределенность, как нервирует эта ее крокодильская броня! Почему бы мне не бросить все к черту и не переселиться жить на чердак! Посмотрим тогда, как время залечит ее раны. Не пройдет и недели, как она придет просить меня вернуться. Но я не вернусь, потому что… потому что не собираюсь никуда уходить! Потому что, в отличие от нее, я человек уравновешенный, отвечающий за свои поступки. Видите ли, она обманута, унижена, оскорблена.
Люблю ли я ее? Ревную? Нет. Во мне говорит задетое мужское самолюбие. Десятки людей делятся со мной своими горестями, только она молчит. И нервирует меня своим молчанием.
Эта нервозность начинает сказываться на моей работе. Когда распределяли путевки, я поругался с тремя сотрудниками, да так, что мой голос гремел по всему коридору. Мне дали путевку на море. Я обеспечил себе четырнадцать дней отдыха и года на два удары коллег ниже пояса.
Поехали на море.
Теплым августовским вечером, когда луна серебристой дорожкой отражалась в романтичном заливе с мигающим маяком, когда даже самая избитая мелодия настраивает нас на сентиментальный лад, когда под каждой акацией и смоковницей слышны сокровенные признания, я спросил Камелию:
— Может, ты скажешь, почему плакала четыре месяца тому назад?
— Только обещай, что ты не рассердишься. Нетерпение, любопытство, накопившийся за время молчания осадок — все это всколыхнулось во мне, и я тут же, быстро и легкомысленно пообещал. Хорошо, что было темно, в противном случае она бы испугалась моего взгляда.
— Так почему ты плакала?
— Потому что Николина сказала, будто мне не идет зеленый цвет. Такого желчного и завистливого существа я еще не встречала. А еще называется подруга…
На вокзал мы возвращались молча. По дороге я колебался: поцеловать ее за откровенность или влепить ей пощечину за запоздалое признание. Я лег спать с тягостным чувством неудовлетворенности, охваченный новыми подозрениями. И приснилась мне моя давнишняя мечта. Будто сижу я один на необитаемом острове. Борода выросла до пояса. Ем только бананы. Родной кров далеко. Уже два года сплю в бамбуковом шалаше. Разговариваю лишь с птицами. Однажды у острова всплывает болгарская подводная лодка. Из нее выходит капитан в сопровождении двух моряков. Капитан говорит мне: «Твоя жена слезно просит тебя вернуться, она пересмотрела всю свою жизнь и осознала свою ошибку. Передает тебе домашнюю колбасу, баницу и плюшки». Моряки протягивают мне два пакета, перевязанные красной ленточкой. Демонстративно заложив руки за спину, я отвечаю: «Капитан, спасибо за труд, я знаю, чего стоит маленькому государству выделить подводную лодку для одного из своих подданных, но прошу вас вернуть обратно колбасу, баницу и плюшки. Передайте моей супруге, что я решил до конца своей жизни питаться только бананами!»
Трое моряков с достоинством удаляются, а я долго машу им вслед, даже когда подводная лодка полностью скрылась под водой…
А наутро я в сопровождении всей семьи отправился в столовую завтракать.
Крыстьо Крыстев. Пункт 'С'
Перевод Наталии Ерменковой
Стояла теплая осень. Где-то в два часа дня по железной дороге из пункта А в пункт В шел экспресс. Пассажиры от скуки смотрели в окна на щедрые красками осеннего леса склоны тор, курили и равнодушно читали мелькавшие названия станций. Поезд мчался по рельсам, маленькие человечки махали ему или, опершись на мотыги, долго смотрели вслед, собаки с печально висящими ушами стояли вдоль полотна — и все как будто летело назад, в далекую даль.
Наверное, французская беллетристика, одна из самых изящных в мире, открыла законы частицы «но»… Всегда есть «но», — писал французский беллетрист, и сердца дам-читательниц сладко замирали. Ведь после этого «но» все может случиться. Вот такое «но» произошло и с движущимся по расписанию из пункта А в пункт В экспрессом. Он мчался к огням большого, окутанного смогом города — к столице, но вдруг, в некоем пункте С, в ущелье, знаменитом своими красотами (некоторые из которых стали бывшими), поезд, заскрипев тормозами, замедлил ход и остановился. Пассажиры, высунувшись из окон, вертели головами во все стороны, пытаясь установить причину остановки, но до их слуха доносилось лишь пение электропроводов под аккомпанемент стрекочущих в траве кузнечиков.