Снова наступило молчание. Но не перед бурей. И не зловещее. А хорошая лирическая пауза. К счастью остальных, на этот раз его нарушила Радосвета.
— Для меня, товарищи, все здесь новое, незнакомое… Я буду вам очень благодарна, если…
— Вы никого не знаете? — воскликнул удивленный еще в начале рассказа Евстатий Панев. — Совсем никого? Даже товарища Коцева не знаете?!
— Нет! — по-детски замотала головой Радосвета. — Но почему вы так на меня смотрите… как-то…?
— Да мы же уже познакомились! — засмеялся Калев. — А вы говорите, что никого не знаете!
Все засмеялись. Но смех получился невеселым, даже жутковатым.
— Товарищ Пенчева, — полуфамильярным тоном продолжал Панев, — вы вышли из стен одной школы и попали в другую — школу жизни. А мы, ее питомцы, никак не можем понять, как вас назначили, если вы никого не знаете? Может, у вас знакомые в управлении? Может, вы чья-нибудь родственница? А может, у вас дядя начальник управления или кадровик там?
— Никого не знаю! Меня прислали по распределению! — смутилась Радосвета. — Но почему вы так на меня смотрите?.. Вы меня пугаете…
— Хорошо! — продолжал допрос Панев. — Тогда, наверное, у вас есть близкие в комиссии по распределению? Или вы ходили с кем-то из них в оперу, в кино? Не помните?
Радосвета Пенчева молчала, не смея поднять головы. Только в сознании у нее мелькали круглые животики, торчащие усики и неряшливо повязанные галстуки…
Читатель! Вероятно, вы посмеиваетесь сейчас над автором за нереалистичность рассказа, кривите губы и думаете: «Дурочка! Если б я был на ее месте, я здорово обвел бы их вокруг пальца!» Скажите же по совести, вы выдержали бы? Смогли бы? Радосвета Пенчева — тоже не выдержала. И расплакалась. Слезы доказывали, что она действительно не знает никого в «Утильсырье», что она не была ничьим протеже. Но ей не верили. И не могли поверить…