- Оп, - другой перехватывает бутылку.
Кто-то сдёргивает сумку с плеча.
- Тихо, тихо, тихо, - он больно стягивает мои волосы у затылка и рвёт.
Я падаю назад. Но меня подхватывают. Волокут. В секунду останки света сменяются темнотой. Я оказываюсь на земле. Четыре руки шарят по моему телу. Кому-то нужны карманы. Кто-то рвёт молнию на куртке. Кто-то вминает мои губы грубыми, пахнущими табаком пальцами. Я вцепляюсь в эти пальцы зубами. Но ему не больно. Даже не дрогнул.
- Мобильник – говно, - две руки исчезают. Темноту распарывает неоновый свет экрана. Этот свет изо всех сил пытается оттеснить от меня густую тьму, он делает всё, что может, для моего взгляда – ещё раз увидеть их лица и запомнить наверняка.
- В кошельке сто рублей. Твою мать! – молодой человек со скошенными мочками со свистом запускает мой кошелёк в кусты.
- Посмотри в сумке.
- Да нет здесь ни хрена, - я слышу, как на землю падают мои вещи.
- Серьги золотые? – влажный шёпот в моё ухо.
Я мотаю головой.
Он цепляет зубами дужку серёжки и тянет на себя. Я краем глаза вижу его хищный взгляд. Холодная слизь его слюны падает с моей мочки и бежит по шее за шиворот.
- Хочешь её трахнуть?
Тот, кто говорил, склоняется надо мной. В его руках щёлкает нож. Звук глухой. Лезвие короткое.
- Мне нужны деньги, - голос в стороне. – Пошли!
- Хочу посмотреть на её грудь. Не шевелись, девочка. Иначе я могу сделать тебе больно.
Он собирает в ладонь воротник моей кофты у ключицы, тянет в сторону, и вонзает в плоть ткани кончик лезвия. Режет. Шорох похож на прикосновение ногтя. Лезвие острое. Без усилий вспарывает плотные нити. Я чувствую холод. Он проскальзывает к моей груди в образовавшуюся прореху, и колет мою кожу беспощадно, особенно там, где она раздвигается от образовавшейся раны.
- Ух ты! А здесь есть, на что посмотреть.
- Лёх, не обламывайся, - другой пытается столкнуть с меня джинсы.
- Я сказал – пошли, - снова в стороне. – Да твою мать! – шорох листьев. Он наступает на мои волосы. - Мне. Это. Неинтересно, - цедит голос уже надо мной. Его крепкая шея белеет, взбухает от напряжённых жил. – Я сказал, мне нужно бабло. Слез!
Руки, прижимавшие меня к земле, исчезают.
Я слышу странный щелчок откуда-то со стороны. Протяжный щелчок, который тут же распадается множеством звуков. Это похоже на падение маленьких пластмассовых шариков. Они будто ныряют в гладь скользкого пола пустой комнаты, и отскакивают с треском к высоким потолкам. Этот треск наводит на меня животный ужас, хотя я и не понимаю, что он значит.
- Спокойно, - новый голос.
Дребезг стекла: вкрадчивый.
Снова щелчок. Но теперь он дольше и громче, задаёт резкие отблески в густой тьме, смешивается с топотом ног и вибрацией земли. Вибрация разрастается, увеличивает свою амплитуду, и в воздух врезается свист поезда.
- Цела? – сквозь пронзительный гудок электрички я слышу голос.
Сажусь на земле, рефлекторно запахиваю куртку. Надо мной склонился мужчина. Он включает фонарик на своём телефоне, и я зажмуриваюсь. Холодный свет исчезает вместе с жёлтым, как только мимо проносится последний вагон поезда.
- Давай руку.
- Не могу, - шепчу я.
- Что?
- Не могу их расцепить, - я киваю в сторону рук, которые впились в синтепоновую ткань и будто окаменели.
Мужчина убирает в карман электрошокер и берёт меня за плечи; рывком поднимает на ноги. Расцепляет мои руки. Пытается застегнуть молнию на моей куртке.
- Порвали, уроды, - бормочет он. – Ничего, главное жива осталась.
Он отпускает безнадёжную молнию и отступает. Я делаю осторожный шаг – будто проверяю, не повреждены ли мои ноги, могу ли я ходить. Сгибаюсь, и поднимаю сумку. Злосчастное шампанское разбилось совсем рядом с ней – теперь кожзаменитель липкий, но пахнет вкусно. Я взяла для Ирины самое дорогое шампанское, которое было на витрине.
- Твой мобильный, - мужчина протягивает его мне.