В начале столетия, четырнадцатый год которого мы переживаем, последний из благородных сеньоров де Лас Сьеррас все еще жил в Мексике. Смерть похитила у него жену, и у него осталась единственная дочь лет шести или семи, которую он назвал Инеc. Никогда более блестящие способности не проявлялись в таком нежном возрасте, и маркиз де Лас Сьеррас ничего не пожалел на воспитание дарований, обещавших его старости столько славы и столько счастья. Действительно, какое бы это для него было счастье, если бы воспитание единственной дочери могло поглотить всю его заботливость и нежность! Но вскоре он ощутил роковую необходимость заполнить иным чувством глубокую пустоту своего сердца. Он полюбил, поверил, что и он любим, и гордился своим выбором, более того — радовался, что даст своей прекрасной Инеc вторую мать, а дал ей неумолимого врага. Живой ум Инеc не замедлил постигнуть все трудности нового положения. Она вскоре поняла, что искусство, бывшее для нее до сих пор только развлечением и удовольствием, может в один прекрасный день превратиться в единственный источник существования. С этих пор она отдалась ему с пылом, который увенчали беспримерные успехи, и через несколько лет ей уже нельзя было найти учителей. Самый искусный и самонадеянный из них почел бы для себя честью брать у нее уроки; но она дорого заплатила за свои успехи, если правда, что с этого времени ее столь ясный и блестящий ум, утомленный непомерным трудом, начал постепенно помрачаться и какие-то припадки, проходившие, впрочем, быстро, стали изобличать смуту в ее сознании как раз в такой момент, когда ей, казалось, больше не к чему было и стремиться.
Однажды в особняк маркиза де Лас Сьеррас принесли его бездыханное тело. Пронзенное несколькими ударами шпаги, оно было найдено в пустынном месте, где не оказалось ничего, что могло бы пролить хоть некоторый свет на причины этого жестокого убийства и на самого убийцу. Однако людская молва не замедлила указать преступника. Отец Инеc не имел явных врагов, но до своей второй женитьбы он имел соперника, известного в Мексике неистовством своих страстей и бешенством характера. Мысленно все называли имя этого человека, но всеобщее подозрение не могло перейти в обвинение, потому что отсутствовало даже подобие улик. Как бы то ни было, эти догадки приобрели новую убедительность, когда через несколько месяцев вдова убитого перешла в объятия убийцы, и хотя ничто другое не подтверждало их, ничто, во всяком случае, их и не опровергало. Инеc, таким образом, осталась в доме своих предков одна, в обществе двух людей, которые были ей одинаково чужды, которых тайный инстинкт делал ей одинаково отвратительными, а между тем закон слепо доверил им права, заменявшие собой отцовскую власть. Припадки, и прежде иногда угрожавшие ее рассудку, участились ужасающим образом, и никто этому не удивился, хотя вообще никто не знал и половины ее страданий.
В Мексико жил молодой сицилиец, называвший себя Гаэтано Филиппи, прежняя жизнь которого, по-видимому, скрывала какую-то подозрительную тайну. Поверхностное знакомство с искусствами, приятная, но легкомысленная болтовня, элегантные манеры, отдававшие заученностью и аффектацией, тот светский лоск, которым люди порядочные обязаны воспитанию, а интриганы — привычке вращаться в свете, все это позволило ему войти в высшее общество, куда его развращенность должна была бы закрыть ему доступ. Инес, которой едва исполнилось шестнадцать лет, была слишком простодушна и в то же время слишком восторженна, чтобы разгадать эту обманчивую внешность.
Смятение своих чувств она приняла за откровение первой любви.
Для Гаэтано нетрудно было представиться лицом именитым, ему знакомо было искусство присваивать титулы, в которых он нуждался, и придавать им вид совершенной подлинности, ослепляющей даже самый привычный и опытный взгляд. Однако тщетно просил он руки Инес. Мачеха этой несчастной решила завладеть се состоянием; вероятно, она не стала бы проявлять щепетильность в выборе средств. Муж со своей стороны поддерживал ее с рвением, тайные причины которого он, конечно, от нее скрыл. Негодяй был влюблен в свою падчерицу; он осмелился открыться ей за несколько недель до появления Гаэтано и рассчитывал ее соблазнить. Это и была та новая страшная мука, которая с некоторых пор прибавилась к уже и без того жестоким страданиям Инес.