Внезапно Малец наклонился вперед и оглушительно чихнул. Потом еще раз.
— Вот дерьмо, — сказал он, краснея. — Извини. Это недостойно ниндзи.
Женщина-коп мрачно ухмыльнулась. — Мы и не пытаемся быть здесь ниндзями. Мы здесь чтобы прибраться, а не красться по углам.
— Ах, да.
— Знаешь, я не хочу называть тебя Мальцом.
Мысли в голове у него заметались. — Тебе не нравится?
— Лучше я буду называть тебя твоим настоящим именем.
— Меня зовут Тодд, — сказал он быстро. — Но не говори больше никому.
— Обещаю, — ответила она с улыбкой. — Это будет наш секрет.
Он ничего не сказал. Его тревожило и пугало ощущение, что он только что совершил глупую и непоправимую ошибку.
Уэнди жестом приказала ему остановиться. — Твой карабин готов к стрельбе, Тодд?
Он кивнул.
— Тогда давай зачистим этот коридор. — Уэнди крикнула, — Эй! Эй! Есть кто дома?
Из одной палаты выскочила какая-то женщина в больничной одежде, заляпанной спереди запекшейся кровью, и побежала с рычанием в их сторону. Выжившие вздрогнули. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Внезапно им в ноздри ударил аммиачный запах мочи, отчего глаза заслезились.
— Кто? — спросил Малец.
— Ты, — ответила Уэнди.
В свое время Малец хотел переключить карабин в автоматический режим и поливать им как в кино, но Сержант ему не разрешил. Сказал, что подавление не понадобится. Если нужно остановить кого-то, бегущего прямо на тебя, достаточно нескольких выстрелов и минимум энергии.
Малец не стал целиться женщине в голову, потому что это была маленькая, дергающаяся цель. Вместо этого он навел ствол в центр груди и спустил курок, выпустив три пули за раз.
Грудь женщины взорвалась, и та споткнулась, содрогнулась, потом отскочила от стены и рухнула на пол.
Из-за угла появился мужчина и бросился к ним сзади. Уэнди развернулась и выстрелила из своего «Глока». Пуля вошла мужчине в левую глазницу, выбив ему из затылка мозг. Он тут же беззвучно упал, умерев, еще не коснувшись пола.
— Хорошая работа, — неуверенно сказал Малец, чувствуя себя опустошенным.
— Я даже жвачку проглотила, — сказала Уэнди.
Коридор внезапно наполнился воем и топотом множества ног, обутых и босых. Уэнди и Малец замерли, тяжело дыша, встав спиной к спине, и держа оружие наготове.
К ним приближалась целая толпа.
* * *Солнечный свет не проникал в эту часть здания, и сейчас здесь была вечная ночь. Приемный покой соединялся с остальным госпиталем коридором. Пол и Энн выяснили его длину, разыскивая припасы и стараясь громко не шуметь. Пол осветил дорогу дорожным светильником. На стенах отчетливо проступали кровавые отпечатки рук. Через несколько футов свет внезапно погас, погрузив все во тьму. На полу лежали тела, окруженные роем мух. Пахло хлоркой и гнилью. Где-то поблизости громко капала вода. Вдалеке хлопнула дверь. Под ногами Пола хрустнули осколки банки с языковыми депрессорами. Вдоль стен юркнули в темноту крысы.
— Я совершила ошибку, Преподобный, — нарушила тишину Энн.
— Какую ошибку?
— Вы будете разочарованы.
Пол вздохнул. Он не знал, что сказать. Это выживание. Он не думал, что сейчас кто-то может жить, не испытывая разочарований. Он изо всех сил стараться удержать стрелку компаса своей морали в правильном направлении, но горькая правда в том, что мораль в эти дни непозволительная роскошь. Много греха вокруг. Он хотел, чтобы было хоть маленькое прощение. Но даже чувство вины это роскошь для тех, кто еще жив, и ощущения безопасности достаточно чтобы испытать его.
Он остановился перед какой-то дверью и поднял светильник.
— Изолятор, — прочитал Пол. — Не заперто.
Он слишком поздно понял, что Энн разговаривает с ним не как лишь с еще одним выжившим. Она разговаривала с ним как со священником. — Извините, леди, — хотел сказать он, — колодец высох. Он понимал, что знает так мало о людях, от кого зависела его жизнь. Он смотрел на эту маленькую женщину, с мощным ружьем и ранцем, набитым боеприпасами, и думал, что убери ружье, и она могла бы стать домохозяйкой. Дантистом. Актрисой в местном театре. Председателем школьного комитета. Единственное, что его в ней действительно волновало, так это ее природный дар обращения с оружием, благодаря которому он до сих пор жив. В то время как другие люди, лучшие люди, уже умерли.