– Нам следует посвятить свои усилия и помыслы более важным вопросим, – добавила Алеукауна.
– Вот уж точно, – пробормотала Квиквелла.
– Итак, вс-се с-соглас-сны. – Сешенше потянулась, встряхнулась и вытянула вперед лапы. Блеснули алыми отсветами игольно-острые когти. – К примеру, поглядите на мои коготки! Нет, вы только поглядите! Ни крас-ски, ни накладок, ни лаковых обводов. Вообще ничего! – Она перевернула лапы ладонями кверху. – Позор моему с-семейству и королевс-ству!
– Понимаю и разделяю твои чувства. – Квиквелла уже очистила морду языком и теперь тяжелым когтем осторожно водила по длинному конусообразному рылу. – Вот тут у меня раньше везде были эмблемы и гербы. Уж не знаю, что бы сказал, застав меня в таком виде, царедворец, отвечающий за этикет.
– А я?! – Пиввера безуспешно приглаживала шерсть на лапах и талии.
– Сколько дней ко мне не прикасался куафер? Еще неделя на болотах – и уже никто не узнает во мне царственной представительницы великого Тренку. Скажет, что я просто драная кукла!
– Я тебе сочувствую. – Ансибетта взъерошила золотые локоны. – Все время приходится думать о волосах, а уж неприятностей от них… – Она с завистью глянула на Сешенше. – Чего бы только не отдала за короткий естественный мех вроде твоего. Или Пиввериного.
– Да брось ты, – поморщилась выдра. – Я бы все отдала за твою… твою… При такой влажности от меха проку мало.
Алеукауна, слушая своих подруг по несчастью, напряженно размышляла:
– Лучше бы нам двигаться вперед, если не собираемся до конца своих дней ссориться и пенять на судьбу. Между прочим, разве среди нас нет великого чаропевца?
В Джон-Тома разом вонзились шесть напряженных взоров, и ему вновь стало не по себе от такого повышенного внимания.
– И этому чаропевцу, конечно, не составит труда добыть нам простенькой косметики.
Умаджи щелкнула пальцами.
– Да! Джон-Том, ведь это совсем не опасно, правда?
– Да, чаропевец, попытайтесь!
Квиквелла сопроводила просьбу томным вздохом.
– Ну, не знаю. – Он искоса поочередно оглядел всех принцесс. – Мадж, а ты что думаешь? – И, нахмурясь, обернулся. – Мадж?
– Он сказал, что пошел рыбу ловить, – уныло сообщил Хек.
– Рыбу? Посреди ночи?
– Это уж вы сами с ним разбирайтесь, – пролаял мангуст. – Он же ваш друг.
– Ладно, а что думает лейтенант Найк? Он имеет здесь право голоса, или я ошибаюсь?
– Пожалуй, имеет… так сказать, – ответил Пауко, который мыл кастрюлю с длинной ручкой. – Но он ушел вместе с вашим другом.
– А вы почему остались? – спросил Джон-Том.
– Неужели вы думаете, что мы можем нарушить приказ остаться? – печально заметил Караукул.
Джон-Том мысленно махнул рукой и потянулся к дуаре, аккуратно положенной на относительно сухой плоский камень. Он был по горло сыт и принцессами, и их проблемами.
– Хотите косметики? Будет вам косметика! А ну, отойдите в сторонку!
Они отошли. В глазах – смесь ожидания и волнения.
Кусочки старых песен без особых затруднений укладывались в новую с помощью импровизированных лирических связок. Половина известных ему рок-мелодий обязательно как-то затрагивала внешний облик. Он пел, а вокруг порхали в экстазе ноты-сиротки.
Дуара заразилась от него неистовством и прямо-таки вибрировала.
Впервые на веку Джон-Тома из межпространственного инструмента вырывался не монохромный, а многоцветный свет. Он полыхал во все стороны, окутывал верещавших принцесс, обвивался вокруг них множеством сияющих змей. Солдаты кинулись в укрытие, кастрюля с длинной ручкой грянулась о камни – Пауко отшвырнул ее, обратясь в паническое бегство.
Только облачку аккордов музыка и пение пришлись по нраву, и оно скромно аккомпанировало рвущимся из дуары потокам ослепительного сияния.
Джон-Том, изо всех сил стараясь удержать брыкающийся инструмент, вдруг спохватился: а не лучше ли подождать, пока дуара успокоится? Но было слишком поздно. Он разбудил волшебство, и оно рвалось наружу во всю мощь. Свет был такой яркий, что Джон-Том видел лишь очертания принцесс.
В перезвон аккордов и мельтешение пестрых огней вторгся смех Сешенше:
– Щекотно!
– И зябко! – добавила откуда-то неподалеку Алеукауна.
Не прерываясь даже на миг и не зная, насколько он преуспел, Джон-Том решил, что чаропесенку пора закруглять. Выдав наспех сочиненный, сырой куплет, он оставил струны в покое. Корчившиеся завитки света в ответ порхнули радостным фейерверком и осыпались кратким, но плотным душем лучащихся конфетти. Они плавились, и просачивались в сырую почву, и заставляли кочковатое болото искрить и полыхать, словно грандиозная ярмарка.
Когда растаяли краски, Джон-Том увидел принцесс – они стояли во всей своей новообретенной красоте. Визг и ахи сменились хихиканьем и плохо подавляемыми улыбками.
– Над чем это ты с-смеешься? – с ухмылкой обратилась Сешенше к Квиквелле.
Муравьедка ответила, облизнувшись:
– Я не уверена, что тебе идет мех в фиолетовый и розовый горошек. И разве это колечко не смотрелось бы лучше в ухе, чем в носу?
Рысь скосила глаза к переносице и обеими лапами дотронулась до морды, с которой теперь свисал тяжелый золотой обруч.
– Ай! Откуда оно взялось? Я в жизни ничего такого не нос-сила! И не с-собираюс-сь!
Она резко повернулась к Джон-Тому.
– А что плохого в кольце для носа? – Ансибетта изучала новое убранство рыси. – По-моему, оно твой облик не портит.
– Как твой не портит татуировка?
Умаджи протянула лапу в сторону блондинки.
– Татуировка? Что за тату… Клянусь маткой моей прабабушки! – Ансибетта подхватила шелковую юбку и принялась неистово тереть кожу на правой руке. – Не сходит! Она вообще сотрется когда-нибудь?
Джон-Том предусмотрительно отступил. Наверное, Ансибетта расстроилась бы меньше, если бы роскошный цветной узор не покрывал все ее тело – от темени до пальцев ног. Ему самому результат чаропения показался вполне элегантным – настоящее произведение искусства. Но при ближайшем рассмотрении он заметил два-три фрагмента, которые можно было бы счесть неприличными. Особенно рисунок на правом плече, уходящий вниз, в вырез платья…
– Вы только поглядите, что наделали! – плаксиво обратилась к нему Ансибетта. – И как я, по-вашему, вернусь теперь к семье… Точно ходячая картинная галерея! Да еще с такими картинами! – Она указала на рисунок, начинавшийся на плече и заканчивавшийся под…
Джон-Том решил не сдаваться.
– Вы требовали макияж, а я предупреждал, что у меня несколько иной профиль.
Умаджи яростно терла несмываемую косметику, которая образовала по всему ее массивному телу сложный рисунок. Пиввера благодаря чаропесне приобрела хитроумный узор из золотых полосок и кружков, въевшихся в кожу, а темно-коричневый мех Алеукауны претерпел радикальную стрижку от макушки до пяток.
В целом можно было сказать, что принцессы остались не вполне довольны тем, как Джон-Том выполнил их просьбу. Не были бы преувеличением даже такие слова: если бы взгляды могли линчевать, Джон-Том уже болтался бы на ветке ближайшего дерева.
К удивлению чаропевца, ему на помощь пришел Хек. Он спокойно, но твердо заявил, что человек всего лишь выполнял пожелание августейших особ и, не вынуди они его, сейчас бы не пришлось жаловаться на перемены в облике. В коих переменах, добавил Хек, на его взгляд, едва ли можно усмотреть что-либо плохое. Конечно, заметны там неудачный мазок, а сям – неровный след бритвы, но в общем принцессы ничуть не утратили своего очарования.
Эти слова разрядили атмосферу, но лишь самую малость. Жалуясь друг дружке, дамы то и дело бормотали грозные посулы в адрес чаропевца.