Газерс ухмыльнулся.
– Мои ребята – не из болтунов, но дело конкретно знают. – Улыбка исчезла. Лидер поднял руку, оставив между большим и указательным пальцами тонюсенький зазор. – Мы, дядя, по жизни были вот на столько от подписания контракта. Мелкая марка, захолустная студия, но все-таки – свой конкретный лазерник.
– И что вам помешало?
Джон-Том легко нашел в душе сочувствие к этим явно подавленным и растерянным музыкантам. Не будь у космоса совершенно особых планов насчет него самого, его судьба могла сложиться подобным же образом.
– Что помешало? – Хилл рассеянно сдирал кору с сучка. – Все запорол один чудик, наш солист. Вот так-то, дядя. Мы, типа, даем телевизионщикам первое интервью, презентуем свеженький клип, а Гольдблюм, урод, – ноль внимания на все. Знай себе пялится на смазливую ассистентку. Как только прощаемся с репортерами, он сваливает. «У нас разные взгляды на творчество» – вот и все, что мы от него слышим. Та крошка, ассистентка, шепнула ему на ухо какую-то белиберду, и она добралась до мозгов, прикинь. И как еще ухитрилась отыскать мозги в черепушке у Гольдблюма – вот вопрос! Я это к чему? А к тому, что где ты впритык к записи найдешь другого еврейско-вьетнамского солиста? Продюсер с каждым часом все смурнее, и надо хватать первого встречного, или, типа, хана контракту. Продюсер этот – вшивый радикал, ну, ты меня понимаешь. Ему или сразу все, или ничего никогда.
– Ну, мы и тиснули в «Войсе» объяву, мол, срочно требуется, и так далее, – огорченно добавил Газерс. – Эх, дядя, кто только к нам не просился конкретно! Да вот только маловато среди них певцов. А может, вся беда в том, что нас время поджимало.
– Еще как поджимало, – пробормотал Циммерман.
– Ну, короче, – продолжал Газерс, – объявился этот парняга. На вывеску – не Ален Делон, но и не чудище Франкенштейна. Ростом невеличка, не семи пядей во лбу, но мы решили, что для солиста это не главное. Короче, получаем мы длинный список его достоинств, и выглядит он будьте нате. Правда, будьте нате даже чересчур, но больше никто не клюет, да и со временем катастрофа. Ну, ты понимаешь. Мы собирались в понедельник первым делом записать две дорожки. Ну а он говорит: положитесь на меня, орлы, не дергайтесь, давайте текст, а я подскочу в срок. Ну, мы ему даем бумажки и пленки и в понедельник все собираемся у Майка в домашней студии звукозаписи.
Циммерман закатил глаза.
– Там два техника уже скучают, – продолжал Газерс, – Майк рвет удила, мы настраиваемся и начинаем, а эта задница с ушами, Хинкель, с дурацкой сволочной улыбочкой кивает и разевает пасть. В натуре разевает! Я к тому, что это надо было слышать!
– Его счастье, что не слышал.
Циммерман состроил выразительную мину.
– Че не слышал?
Маджа наконец захватил рассказ незнакомцев.
– Голос его, приятель. Голос!
Газерс неистово кивал.
– О парнях, которым петь не дано, моя бабушка так говорила: «не могут нести тунца в корзинке». Так вот: этому Хинкелю, чтоб ты знал, даже пустую корзинку не поднять.
– Кошмар – это еще мягко сказано, приятель, – разволновался Циммерман. – Хинкель – король петухов. Хуже просто некуда!
Воспоминание вынудило Газерса скривиться.
– Вести он не может, подтягивать не может, фразу пропеть не может, даже подделаться не может. Очень сомневаюсь, что он хоть одну ноту знает. Майк с техниками даже не сразу просекли, что он мнит свой вопеж пением. Скоро вся студия покатывалась со смеху – какая уж тут работа.
А самое удивительное – этот олух думал, что все идет как надо! Не врубался конкретно, почему все техники ржут, а у нас волосы дыбом.
Спрашивает, чего это мы не играем, ведь он только-только распелся.
– Ага, так и сказал. – Даже сейчас Хилл не мог поверить в реальность происшедшего. – «Только-только распелся».
– На него смотреть спокойно никто не мог, – продолжал Газерс. – Может, я и зря к нему так суров, но ведь этот козел подвел и нас, и Майка, и техников, и ребят, которые платили, ну, ты понимаешь. У нас ведь времени оставалось кот наплакал, и деньжат наскрести уже негде.
Вот мы его и вышвырнули. Прямо как в кино: схватили за рубашку и штаны, и – с лестницы.
– И че потом? – поинтересовался Мадж.
Хилл глубоко вздохнул:
– Ну, типа: импровизировали, как могли. Поочередно с Джимми выдавали вокал. Мы не певцы, но рядом с Хинкелем – Ковердэйл и Пэйдж.
– А с ним что стало? – спросил Джон-Том.
Хилл и Газерс переглянулись.
– Пару месяцев мы его не видели, – ответил гитарист. – Играли от случая к случаю на вечеринках. Конкретно, брали, что подворачивалось, бабки лишними никогда не бывают, да и на людях не вредно показаться лишний раз. Как-то раз подрядились в один клуб в центре города.
Ожидалось, что там будет куча промышленников. Все прошло тип-топ. Едем мы домой по мосту в фургоне Феликса, ну и, понятное дело, поздравляем друг дружку – заключили на вечеринке пару-тройку вполне приличных контрактов. И тут вдруг весь Истривер делает, как Габриэл.
– Ангел? – спросил Джон-Том.
Газерс глянул на него, сведя брови к переносице.
– А что, есть такой ангел? Нет, я про Питера Габриэла. Ну, ты понимаешь. Так вот, мы конкретно охренели! Мы же «чистый» банд, на вечеринке никто ничего ни-ни.
– Ни-ни! – твердо повторил Циммерман.
– Поначалу я решил, что шутки ради нам чего-нибудь подмешали, – объяснил Газерс. – А потом хлоп – и мы здесь. Просто «хлоп» – и все.
Ни фургона, ни Истривера, ни скоростной трассы, ни Большого Яблока.
Вообще ничего. Только эти камни и деревья, правда, сначала они выглядели куда приличней.
– Это точно, – вставил Хилл. – Островок раньше так паршиво не смотрелся.
– И еще, – Газерс помрачнел, – нас тут поджидал Хинкель, и на морде у него, чтоб ты знал, такое чванство и злорадство – словами конкретно не передать.
– Аура мегаломании, – важно добавил Циммерман, намекая, что получал образование не только в дешевых клубах и прочих грязных притонах.
– Когда он сообщил, что все это – его рук дело, – продолжил Газерс, – мы, понятно, захотели его вздрючить. И знаешь, что он учудил? Взял да и поднялся в небо, вон в ту тучу диссонансов. Музычка под стать его гнилой душонке. Бросил нас тут, а сам сбежал на вершину. – Гитарист ткнул пальцем. – Вон туда.
Джон-Том и Мадж повернулись, подчиняясь указующему персту, – на черную облачную спираль, медленно крутящуюся над утесами под бессистемный рокот громов.
– А прежде чем удрать, – продолжал Газерс, – сказал, что подключился к злым силам и они дали ему власть над всей музыкой во вселенной. Начинать пришлось в этом мире, но он нисколько не сомневается, что очень скоро покорит музыку везде. – Гитарист помотал головой. – Это ж надо быть таким психом!
– Злые силы? – переспросил Джон-Том. – Какие именно?
Хилл кашлянул.
– Да нам-то откуда знать? Этот придурок нас, простых лабухов, в детали не посвящал. Может, он их в телефонном справочнике нашел? Типа «Силы. Злые».
Циммерман медленно кивнул.
– В «Манхэттенских желтых страницах» чего только ни увидишь.
– Ладно, что бы он там ни подразумевал, – скривился Газерс, – оно оказалось достаточно мощным, чтобы нас сюда засосать. Где бы это «сюда» ни находилось. Он сказал, что хочет конкретно поквитаться за то, как мы с ним обращались.
– Ага, как будто он сам не попытался нас поиметь, – пожаловался Хил.
– А знаете, что самое плохое в житухе на таком вот острове? – сказал Газерс. – Мы играть не можем. Ни одной паршивенькой нотки. Ни побарабанить, ни побренчать. Он крадет музыку. Не знаю, как это ему удается, но результат налицо.
Мадж сочувственно поглядел на исхудалых, оборванных музыкантов.
– Похоже, этот ваш чувак – настоящая гнида. Даже одежку в дорогу прихватить не позволил.
Хилл отступил на полшага.
– Усатый, ты о чем? Наш прикид – на нас.
– О, шеф, мои извинения. – От дальнейших комментариев выдр воздержался.
– Он сделался на этом острове царем, – сообщил вновь прибывшим Газерс, – и творит чары, чтобы отовсюду спереть всю музыку. С каждым разом у него получается лучше, и очередная порция гармонии проваливается в эту дыру.