Асената приветствовала служку знамением Свечной Аквилы, и тот воспроизвел ее жест вычурными волнистыми движениями пальцев. Его ногти, выкрашенные черным лаком, щелкнули друг о друга.
– Я хотела бы присоединиться к исходникам в их молитвах, – официальным тоном попросила сестра.
Поклонившись, мужчина открыл двери, за которыми обнаружилась просторная семиугольная каюта с алтарем в центре. Гиад, коснувшись значка на груди, вошла внутрь и с упоением осмотрела богоугодное место, поражаясь его великолепию. На каждой стене висел шелковый гобелен, изображающий одну из Семи Добродетелей в обличье имперского святого. На створках дверей помещалась часть Веритаса, главнейшего из Воплощений. Ему соответствовал запитанный человек неопределенного пола – Истерзанный Пророк.
– Истина – наш первый и последний неугасимый свет, – прошептала Асената, обращаясь к абстрактной фигуре основателя секты.
Здесь муки Пророка выглядели более жестокими, чем на иконах, к которым привыкла сестра. Помимо картин духовного вспарывания, Гиад видела жуткие узоры крови и потрохов, выдранных из тела человека в рясе. Из темноты под уцелевшим капюшоном на нее пристально смотрел единственный глаз основателя, разбухший и налитый кровью от немыслимой сосредоточенности. Асенате совершенно не нравилась подобная трактовка, но она не могла отрицать, что гобелен производит мощный эффект.
«Откровение через страдание!»
Как бы разнородно ни выглядели Воплощения, каждое из семи держало стилизованную свечу, от пламени которой ореолом расходились круги. Спрятанные за тканью фонарики подсвечивали вышитые огоньки, создавая иллюзию настоящего горения и омывая часовню мягким сиянием.
Гиад перевела взгляд на фигуру Клеменции, добродетели, почитаемой в ее родном ордене. Как обычно, Милосердие символизировал Кровоточащий Ангел – хрупкая женщина в белой накидке и апостольнике сестры-госпитальера, – однако Асенате еще не встречались такие прочтения образа. Святая держала свечу обеими руками, и шесть концентрических окружностей рассекали ее лицо так, что казалось, будто оно распадется на куски от любого резкого движения. Капающая с фитиля кровь собиралась в сложенных чашечкой ладонях целительницы, перетекала через край и вливалась в лужицу у ее босых ног. На поясе госпитальера висели положенные ей хирургические инструменты, но они больше напоминали орудия мясника, а из медицинской сумки свисали влажные завитки кишок. Губы женщины застыли в ласковой улыбке, нисколько не сочетающейся с ее безумно распахнутыми глазами.
«Милосердие переплетено со злобой, сестра, ибо одно невозможно без другого».
От такой мысли Гиад замутило не меньше, чем от картины, и она решила не присматриваться к остальным гобеленам. Очевидно, мастер, украшавший «Кровь Деметра», предпочитал работать в гротескной манере. К сожалению, примеры таких художественных порывов нередко встречались в Империуме, однако Асенату крайне расстроило, что этот стиль добрался до Витарна.
Она повернулась к алтарю, на котором горела одна обычная свеча. Вокруг нее молились, стоя на коленях, семь выбритых наголо людей. В отличие от служки в безвкусно броском наряде, монахи-исходники носили простые набедренные повязки и ошейники из темно-серого чугуна. От кандалов к крючкам, размещенным по окружности престола, тянулись цепи, приковывающие иноков к месту их поклонения. Полуобнаженные монахи были истощены, но, подойдя ближе, Гиад ощутила, что они выносливы и крепки. Голодание как будто не ослабило их, а наделило какой-то глубинной жизненной силой.
И снова Асената столкнулась с чем-то непривычным. Да, исходники всегда соблюдали строгий пост, однако избегали подобных крайностей. Более того, плоть участников обряда покрывали характерные рубцы от самобичевания – ритуала, порицаемого в ордене Вечной Свечи по соображениям как гигиены, так и веры. А уж как несло от их немытых тел… Смешиваясь с ароматом благовоний, что пропитывал часовню, этот смрад превращался в даже худшую вонь, чем запах от ран Фейзта. Сестра громко поперхнулась, и молящиеся разом обернулись.
У каждого из них были сшиты веки.
«Им дозволено видеть только слабый огонек свечи. Он проникает сквозь их стянутую кожу, словно лучи угасающего солнца. Изящная идея, не правда ли?»
Веселые нотки, прозвучавшие в этом соображении, вызвали у Гиад большее отвращение, чем сами увечья, но тем самым она лишь породила новую злорадную мысль: