Если присмотреться, то «крошки» — это почти микроскопические осколки камней. Солнце греет аккуратно, но все равно раскаляет пустыню до температуры предбанника ада. Мне проще — половина моих органов надёжно защищена от перепадов температур, а вот Сантана уже через несколько часов выглядел так, будто подыскивал место для самоубийства.
— Когда ты ушёл из Края? — спросил я, чтобы отвлечь его от этого занятия.
— Что?
— Я не видел тебя в Крае. Ты ушёл до меня… или появился после?
— А, — коротко сказал Сантана. — Я не был в Крае. Я до последнего работал с капитаном. Сам знаешь, некоторые вещи мы понимаем намного лучше него. Его расстраивало, что то, что рождается по стандартам ДНК, — очень несовершенное и плохо приспособлено к выживанию. Он занимался улучшениями, но многие из улучшений не уживались с человеческим сознанием.
— Шутишь.
— Нисколько. Я десять лет жизни отдам, чтобы не встречаться с теми штуковинами, которые у него с ума посходили. Надеюсь, они передохли. Строго говоря, — добавил Сантана, — мы все тот самый генетический мусор и уроды. Как ни странно прозвучит, но нормальные на этой планете — синдромеры и сумасшедшее старичье. Они появлялись на свет естественным путём… Каждый из них — продукт тысячелетнего генетического отбора, а мы — слив из того, что капитан намешал в своих колбах…
Он остановился и вытер пот со впалой щеки.
— Жарко…
— А я ещё вполне ничего…
Сантана развернул плоскую медицинскую сумочку, нерешительно покатал в ладони несколько красных шариков-таблеток.
— Подбодрит, конечно… — пробормотал он.
Я остановился. Под ботинками скрипнуло битое стекло.
— Что там полезного? Давай сюда.
И Сантана решился, сам проглотил пару таблеток и мне две скормил.
Солнце вылезло в зенит, повисело там алым, грозным, а потом потащилось вниз, запутавшись в каком-то нестерпимо-красном киселе. От земли жарило так, что ноги болели до колен. Мои кожаные штаны перестали сгибаться, и я шагал как жираф. Лямка рюкзака упиралась в плечо сначала ощутимо, потом тяжело, а потом вцепилась в кость будто бесовский раскаленный кнут.
Дышал я носом, но язык лежал во рту, словно запеченная мышь.
Нет воды, нет. Во всем мире нет воды, её не существует, и потому я не могу хотеть пить. Я никогда не видел белопенных юбок водопадов, красной мозаики на дне прозрачного ручья, никогда не видел мятого ведра Денни… и самого Денни я никогда не видел.
Пустыня тихонько поплыла и перевернулась. Она и не пустыня вовсе, а стылый космос за выпуклыми линзами экранов, белый звездный свет, и солнечное яркое пятно.
Капитан Белка с гигантским шприцем наперевес подбирается ко мне и шепчет: «Ну-с, Марк, один укол, и ты никогда больше не захочешь пить. Хорошее улучшение, правда?»
«Я хочу пить», — пробормотал я в ответ…
«Нет-нет. Это так НЕСОВЕРШЕННО.»
«Я хочу пить! Понял? Хочу!!!»
Капитан взмахнул шприцем и всадил иглу мне в шею.
В шею. Прямо в коммуникационный паз. В биокоробе глухо щелкнуло: отключена первая степень защиты.
— Стой! — заорал я и выгнулся.
Космос взорвался. Солнце светило мне прямо в глаза, лиловое, в грязной оторочке вечернего света. Руки, которыми я упирался в землю, вспыхнули.
— Если будешь дергаться — сделаешь мне больно… — предупредил меня Сантана. Он скинул повязку и снова смотрел светлым слоистым глазом, словно диковинная птица-падальщик, ослепшая от голода.
Короткий изогнутый крюк, вцепившийся в паз на моей шее, провернулся с еле слышным щелчком. В горле глухо булькнуло, кровь выплеснулась на белую руку Сантаны и немного — на краешек черного свитера.
— Не шевелись, — сказал Сантана. — Мне больно.
И я застыл. По глотке волочилось что-то рыхлое и жирное, оно то опускалось ниже, то клубилось прямо в горле, и тогда толчками выплескивалась свежая кровь.
В солнечных искрах, красные, словно лакированные, вдруг вытянулись длинные фигуры и обступили нас.
Сантана ахнул и выпустил меня, но я никуда драпать не собирался, а, наоборот, вцепился в него и забормотал, отплевываясь от соленых сгустков:
— Что это за хрень? Где их кожа? Кожа где?
Фигуры согнулись разом, и я увидел внимательные глаза-шарики.
— С-суки, — выдохнул Сантана и схватился за мои плечи. — Не шевелись, а… Не шевелись…
Начался чудовищный хоровод. Покачиваясь и скрипя желтыми и синеватыми связками, выворачивая руки и голени, фигуры затопали вокруг нас, иногда, когда кто-то из них разворачивался и раскрывал рот, я видел живой розовый скользкий язык.