Думай.
Ни одного проблеска.
В дверь торопливо вошел человек в докторском халате, явно встревоженный участившимися сигналами кардиомонитора. У него были клочкастая борода, густые усы и добрые глаза, излучающие заботливое тепло из-под мохнатых бровей.
— Что… случилось? — кое-как выговорил Лэнгдон. — Я попал в аварию?
Бородач поднес палец к губам, а затем выскочил обратно в коридор и крикнул, подзывая кого-то.
Лэнгдон повернул голову, но в ответ на это движение ее пронзила резкая боль. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, дожидаясь, пока боль утихнет. Потом очень медленно и осторожно оглядел свою палату, обставленную с аскетической простотой.
В палате находилась только одна кровать — его. На тумбочке — ни цветов, ни визитных карточек. Неподалеку Лэнгдон увидел свою одежду в прозрачном пластиковом пакете. Она была заляпана кровью.
Боже мой! Должно быть, дело серьезное.
Все так же осторожно Лэнгдон покосился на окно рядом с кроватью. За ним стояла тьма. Ночь. На стекле маячило только его собственное отражение — усталый, мертвенно-бледный незнакомец, опутанный трубками и проводами, в окружении медицинских приборов.
В коридоре зазвучали голоса, и Лэнгдон снова перевел взгляд на дверь. Бородач вернулся, на сей раз в сопровождении женщины. На вид ей было чуть за тридцать — в голубой врачебной форме, светлые волосы забраны сзади в увесистый хвостик.
— Я доктор Сиена Брукс, — сказала она, улыбнувшись Лэнгдону с порога. — Сегодня я работаю с доктором Маркони.
Лэнгдон слабо кивнул.
Гибкая и высокая, доктор Брукс передвигалась уверенным шагом спортсменки. Даже свободная казенная одежда не могла скрыть грациозности ее фигуры. Насколько Лэнгдон мог судить, она абсолютно не пользовалась косметикой, однако лицо ее выглядело на удивление свежим и гладким — его безупречность нарушала разве что крошечная родинка над верхней губой. Ее карие глаза смотрели на редкость проницательно, точно им довелось наблюдать много такого, с чем редко успевают столкнуться на жизненном пути люди ее возраста.
— Доктор Маркони не слишком хорошо говорит по-английски, — пояснила она, усаживаясь рядом, — поэтому он попросил меня заполнить вашу больничную карту. — За этим последовала очередная улыбка.
— Спасибо, — прохрипел Лэнгдон.
— Итак, — деловым тоном продолжала она, — ваше имя?
Ему пришлось собраться с мыслями.
— Роберт… Лэнгдон.
Она посветила ему в глаза маленьким фонариком.
— Кем работаете?
Ответить на этот вопрос оказалось еще труднее.
— Я профессор. Преподаю историю искусств и символогию… в Гарвардском университете.
Изумленная, доктор Брукс опустила фонарик. Ее бородатый коллега, похоже, удивился не меньше.
— Вы… американец?
Лэнгдон смущенно пожал плечами.
— Но это же… — Она помедлила. — Вчера вы поступили к нам без документов. На вас был пиджак из харрисовского твида и туфли «Сомерсет», и мы решили, что вы англичанин.
— Я американец, — уверил ее Лэнгдон, не чувствуя в себе сил объяснять, почему он отдает предпочтение одежде хорошего качества.
— У вас что-нибудь болит?
— Голова, — признался Лэнгдон. Свет фонарика усугубил пульсирующую боль у него в затылке — слава Богу, доктор Брукс наконец убрала этот инструмент в карман и взяла Лэнгдона за руку, чтобы измерить ему пульс.
— Вы проснулись с криком, — сказала она. — Помните, что вас напугало?
В мозгу Лэнгдона снова мелькнула та странная картина — незнакомка с лицом, скрытым вуалью, и груды извивающихся тел вокруг. Ищите, и найдете.
— У меня был кошмар.
— А подробнее?
Лэнгдон рассказал ей.
Доктор Брукс записала что-то в блокнот. Лицо ее оставалось бесстрастным.
— Что, по-вашему, могло породить столь устрашающее видение?
Лэнгдон порылся в памяти, но вскоре покачал головой, которая тут же мучительно заныла в знак протеста.
— Ну хорошо, мистер Лэнгдон, — сказала она, продолжая писать. — Еще парочка стандартных вопросов, и хватит. Какой сегодня день недели?
Лэнгдон на мгновение задумался.
— Суббота. Я помню, как днем шел по кампусу… мне надо было читать вечерние лекции… а потом… кажется, это последнее, что я помню. Я что, упал?
— Мы до этого дойдем. Знаете, где вы сейчас?
Лэнгдон попытался угадать.
— В Массачусетской центральной?
Доктор Брукс сделала еще одну пометку в блокноте.
— Можем ли мы кого-нибудь к вам вызвать? Жену? Детей?
— Никого, — машинально ответил Лэнгдон. Он всегда ценил одиночество и независимость, которые дарила ему сознательно избранная холостяцкая жизнь, хотя должен был признать, что в нынешней ситуации с удовольствием увидел бы перед собой знакомое лицо. — Можно было бы сообщить кое-кому из коллег, но в этом нет большой необходимости.