Клиент явно хотел, чтобы похищенный предмет стал последним оскорблением в адрес его среброволосой противницы — ядовитой насмешкой из могилы.
Но эта насмешка прозвучала чересчур рано.
С тех пор в Консорциуме царила лихорадочная суета: ради того, чтобы соблюсти последнюю волю клиента и защитить от неприятностей саму организацию, использовались все ресурсы. По ходу дела Консорциум пересек несколько опасных рубежей, и шеф понимал, что вернуться обратно будет непросто. Теперь, когда во Флоренции назревала развязка, он сидел, упершись взглядом в стол, и гадал, что готовит им будущее.
А с календаря на него пялился кружок, криво нацарапанный безумной рукой, — красный завиток, отмечающий какую-то важную для погибшего дату.
Завтра.
Глаза шефа сами собой нашли на столе бутылку виски. Затем, впервые за четырнадцать лет, он налил себе стопку и осушил ее одним глотком.
Внизу, в недрах корабля, старший координатор Лоренс Ноултон вынул маленькую красную флешку из разъема компьютера и положил ее перед собой. Таких странных записей он не видел еще никогда в жизни.
Ее просмотр занимал ровно девять минут… с точностью до секунды.
Непривычно взволнованный, координатор встал и принялся мерить шагами крохотную кабинку, снова и снова задавая себе один и тот же вопрос: стоит ли показывать это странное видео шефу?
Просто делай свою работу, сказал себе Ноултон. Не спрашивай. Не суди.
Решительно выбросив из головы все сомнения, он занес в рабочий блокнот нужную запись. Завтра, в соответствии с требованием клиента, он разошлет этот видеофайл по всем информационным порталам.
Глава 18
Бульвар Никколо Макьявелли называют одной из самых красивых флорентийских улиц. Расположенный в чудесном зеленом районе, он плавно петляет среди живых изгородей и лиственных деревьев и давно облюбован велосипедистами и поклонниками «феррари».
Сиена умело вела трайк по извилистой дороге. Беглецы оставили позади бедные жилые кварталы и теперь дышали чистым, напоенным весенними ароматами воздухом фешенебельного Западного берега. Они миновали небольшую церквушку — часы на ней только что пробили восемь.
Лэнгдон по-прежнему держался за талию своей спутницы, но мысли его были заняты таинственными образами с картины дантовского ада… и загадочным лицом прекрасной незнакомки с серебристыми волосами, которую он видел между двумя рослыми бойцами на заднем сиденье фургона.
Кто бы она ни была, подумал Лэнгдон, теперь она в их власти.
— Та женщина в фургоне, — сказала Сиена, повысив голос, чтобы перекричать шум мотора. — Вы уверены, что видели в галлюцинациях именно ее?
— Абсолютно.
— Тогда вы, должно быть, встречались с ней хотя бы раз за последние два дня. Вопрос в том, почему она вам все время мерещится… и почему повторяет «ищите, и найдете».
Лэнгдон согласно кивнул.
— Не знаю… Я не помню, чтобы встречался с ней, но всякий раз, когда я вижу ее лицо, мне почему-то кажется, что я обязательно должен ей помочь.
Зарево… зарево… зарево…
Ему пришел на память ослепительный взрыв из его видения, и он подумал, нет ли какой-нибудь связи между незнакомкой с серебристыми волосами и странным словом, которое он твердил в больнице. Надеюсь, я не причинил ей вреда? При этой мысли к его горлу подкатил комок.
Лэнгдону казалось, что его лишили жизненно важного орудия. Я ничего не помню. Лэнгдон с детства обладал эйдетической памятью и всегда полагался на нее как на свое главное интеллектуальное достояние. Для человека, привыкшего запоминать все, что он видит вокруг, с точностью до мельчайших деталей, жизнь без памяти смахивала на попытку посадить самолет в темноте без помощи радара.
— Похоже, ваш единственный шанс найти ответы — это расшифровать «Карту ада», — сказала Сиена. — Наверное, в ней-то и скрыта причина того, что за вами охотятся.
Лэнгдон снова кивнул, вспомнив слово «catrovacer» на корчащихся телах в Дантовом аду.
И вдруг его осенило.
Ведь я очнулся во Флоренции…
На свете не было города, более тесно связанного с Данте. Во Флоренции великий поэт родился, во Флоренции он вырос, во Флоренции, если верить легенде, влюбился в Беатриче — а затем подвергся жестокому изгнанию, которое обрекло его на годы скитаний по итальянским провинциям и мучительную тоску по родному очагу.
Ты бросишь все, к чему стремились твои желанья, написал Данте по этому поводу. Эту язву нам всего быстрей наносит лук изгнанья.