— Ну вот мы и приехали, — он кивнул кому-то за пределами видимости. — Подключаемся.
Потом снова посмотрел на него. Теперь в этом взгляде читался холодный интерес. Мужчина ловко натянул перчатки, и скользнул глазами куда-то вниз. Отдернул полы халата и стал рассматривать что-то под ними.
— Так-так. Прекрасно.
— Сколько это займет времени? — снова раздался женский голос. Его обладательница находилась за пределами белого сияния. Мужчина повернулся в ту сторону и сказал:
— Часа три. Обычно три. Будете смотреть?
Женщина фыркнула:
— Вот еще.
— Можете посмотреть потом, — сказал мужчина. — Мы записываем каждую операцию. У нас большой архив.
— Нет, благодарю. Когда все закончится, покажете мне результат.
— Само собой, госпожа Красс.
— Мне нужна абсолютная чистота. Вы слышите?
— Ну конечно! Есть еще пожелания?
Впервые женщина ответила не сразу. Несколько секунд помолчав, она отрезала:
— Нет.
Раздались звонкие удаляющиеся шаги. Хирург усмехнулся, что-то пробормотал под нос и вернулся к тележке. Сильные руки крепко ухватили его и переложили на что-то холодное и твердое. Тележку укатили. Хирург что-то прикручивал и подвинчивал. Ему помогали. Хлопоча над своими инструментами, он ворковал:
— Сейчас, моя радость, мы с тобой потанцуем. Ты в надежных руках. Все будет хорошо…
Ассистенты, безмолвные бионы, сняли с него всю одежду и подключили к рукам какие-то трубки. Над лбом нависла странноватая конструкция на кронштейне, напоминавшая сито, обращенное чашей к его голове. Вместо дырочек в сите мигали огоньки: зеленый, синий и желтый. Иногда огоньки складывались в забавные узоры или пропадали вовсе, а потом их танец возобновлялся.
— Сейчас мы начнем, потрепи еще немножко, — приговаривал хирург, раскладывая инструменты и бегая вокруг операционного стола взад-вперед. — Эта дура слишком плохо обращалась с тобой. Ай-яй-яй! Какие шрамы! Какое невежество! Какое халатное отношение к замечательному биоматериалу. Ничего. Мы кое-что подправим. Проведите диагностику.
Ассистенты уселись за приборы и принялись клацать кнопками. Спустя минуту раздались их монотонные голоса, сыпавшие цифрами, данными и формулами. Хирург совершал последние приготовления и приговаривал: «хорошо, хорошо, очень хорошо».
— Аллергия? Патологии? Свертываемость? Скорость оседания эритроцитов? — сыпал он новыми вопросами, и ему отвечали.
Наконец допрос прекратился. Хирург установил последний экран и, поглядывая на него, взял в руки скальпель — предмет, похожий на перо, с проводком, тянувшимся вниз. Повертел в руках, критически осматривая, отложил. Потом сделал некий жест и сложил руки в узор, похожий на треугольник. И окаменел на несколько минут.
Мерно пикали приборы. Сознание, запертое в теле, плавно мерцало, работа органов чувств то усиливалась, то затухала.
— Приступим. Для начала обновим плазму.
Заработал насос. Что-то желтоватое пробежало по прозрачной трубке к его руке. Что-то красное вырвалось от второй руки по второй трубке. Процедура длилась, ассистенты меняли трубки, что-то переключали и правили, пока хирург не скомандовал:
— Достаточно. Теперь чистка органов. Выводим токсины. Пускайте амальгаму.
Они колдовали над ним. Ощущение времени вытянулось, исказилось. Все напоминало очень долгий сон, бесконечно повторяющийся и цепкий, какие бывают перед самым пробуждением.
— Чудесно, — сказал хирург. — Ну вот теперь можно работать.
Снова в его руке блеснул скальпель.
— Делаю надрез.
Хирург аккуратно рассек его плоть в нескольких местах.
— Сыворотку.
Потом он склонился над его лицом и нежно прошептал:
— Бедняжка, они издевались над тобой. Они делали тебе больно. Я тебе помогу. Мы превратим в твою боль в наслаждение. Сейчас ты все поймешь.
Хирург подмигнул ему, словно только что выдал страшный секрет, и вернулся к своему занятию. Вскоре его руки окрасились кровью. Он орудовал скальпелем так, словно рисовал картину — только одним цветом и сотнями его оттенков. Он совершал сотни мелких движений, иногда резко, иногда плавно. Он вспотел, но словно торжествовал. В его глазах светилась радость. Тело, оглушенное наркотиком, доносило до сознания отзвуки какого-то ощущения, что рождалось внизу, в районе его пояса и ниже. Этому ощущению полагалось быть болью. Но оно не было болью, оно было ноющим, слабым, но медленно нарастающим жгущим чувством… удовольствия. Оно было примитивным, физиологическим, но стойким. И сознание с удивлением принимало это странное ощущение, страшась того, что оно захватывает власть все больше и тело отдается ему все сильнее. В недрах сознания родилось страшное желание — чтобы операция не кончалась. Хирург это понимал; сейчас этот человек имел над ним полную власть. О, как он, лежащий, распятый на столе, хотел бы, чтобы этот щуплый головастый человечек прикончил его!