Кузьма Роман Олегович
Инферно - вперёд!
Пролог
'История о том, как наш мир стал постепенно погружаться во Мрак, началась так давно, что о первых днях войны не только я, но и покойный отец мой, знали лишь понаслышке. Сделанные на мотках стальной проволоки и магнитной ленты звукозаписи, применявшиеся нашими предками, давно обратились в бесполезный хлам, и даже если бы и нашлась бережливая рука, которая сохранила бы их от разрушительного воздействия Времени, это было бы бесполезно, поскольку покрытые ржавчиной машины, проигрывавшие их, уже не в состоянии функционировать. Изменились сами первоосновы нашего бытия, принципы существования материи, и то, что казалось незыблемой истиной во времена теоров, кажется нелепой выдумкой сегодня, в Эпоху Магов. Не всё из того, что поведали мне мудрейшие из старейшин, понятно, как зачастую не понятны мне и тексты в древних книгах, считанные экземпляры которых лишь чудом дошли до наших дней. Многим эта повесть обязана Человеку-без-Имени, чей голос порой нашёптывает мне истории о былых временах, словно он находится рядом со мной. Уже одного только упоминания о том, что я не изгоняю его дух, как должен бы был, хватило бы для того, чтобы меня предали в руки тех, кто преклонил колени свои перед Могущественными и предался Ночи. Однако знание, пусть и оставшееся от теоров, должно сохраниться. Даже если алфавит, как поговаривают, вскорости окончательно будет забыт, как были забыты математические знаки и многие слова, и его сменит руническая символика, одинаково пригодная и для сохранения информации, и для колдовства, эта книга должна быть завершена. Вполне вероятно, что потомки наши, отказавшись от человеческой судьбы, изберут жизнь магических существ, свободных от грехов предков, и прочесть мои записи будет некому. В конце концов, каждый лист на дереве вянет, желтеет и опадает, а само дерево, сгнив на корню, валится наземь, чтобы уступить место новым формам жизни. Тем не менее, я, Ансгер, сын Колла, сына Дитнола, благородного, считаю, что должен исполнить свой долг перед господином Эзусом, вера в которого нынче под запретом Могущественных, и перед человечеством и перенести на пергамент всё, что мне известно о Годах Грома и Огня. Поговаривают, будто борьба Златоликого Короля с Лордом Стеклянный Глаз, которая опустошает зелёный остров Эйре на западе, является последним актом этой затянувшейся пьесы. Я не верю подобным слухам: уж больно мало общего у этих воинственных феодалов с теми, о ком мне посчастливилось прочесть. Им не подвластно Пламя, чья разрушительная сила некогда была способна разрушать толстые каменные стены и оплавлять сталь, превращая в гигантские пепелища целые города. Их сила в большой мере зависит от искусства владения чёрной магией, а солдаты, даже те, что являются людьми, вооружены копьями, мечами и презрением к слабым и безоружным - эти озлобленные наёмники и не слышали о том, что ранее именовалось гражданскими правами. Наконец, единственного взгляда на нечеловеческий облик Златоликого Короля или, тем более, на наиболее устрашающего его прислужника, Герцога Смерть, достаточно, чтобы осознать глубокую истину, содержащуюся в моих словах. Говорят, Лорд Стеклянный Глаз, с которым и воюет наш властитель, ещё хуже, хотя мне трудно даже вообразить, что может быть хуже. Потому-то я и пишу не о тех, кто владеет нашим миром, а о тех, кому он некогда принадлежал - о тех, кто знали о свободе слова и вероисповедания и обладали правом волеизъявления. Знание моё, похожее на труху от истлевших бумажных книг, едва ли полно - но, собранное по крупицам, кажется мне немыслимой ценностью. Хоть надо мной и насмехаются все вокруг, говоря, будто я трачу время на бессмыслицу, рука моя, сжимающая перо, не остановится, что бы ни случилось. Действительно, многие из тех слов, которые я использую, лишены смысла для магисов, да и грамоте сейчас обучен едва ли один-другой человек в селении. Даже в Хэксеме, крупнейшем городе на восточном побережье, хороших писцов можно сосчитать на пальцах одной руки. Кто бы мог поверить, что ещё дюжину дюжин лет назад Хэксем, несмотря на гораздо большую численность жителей и куда более высокий уровень жизни, считался жалким провинциальным городишкой!
В связи с этим мне вспоминаются стихи непревзойдённого Невлина, поэта, что жил давным-давно. Знакомые мне по книгам, они поражают своей почти пророческой точностью. К величайшему нашему горю, им было суждено воплотиться в действительность:
Кости - труха, источен камень в пыль, а город занесло песком;
Остались лишь слова - как призраки былых эпох
Они хранятся на рифмованных линейках строк;
Где ум найти бессмертный, что их сбережёт?
Действительно, это вопрос, ответ на который найти мне не под силу. Одновременно, хотя это может показаться нескромным, я возьму себе за труд вписать в эту повесть несколько строк о себе, дабы у читателей, если таковые появятся, сложилось мнение об авторе. Я, Ансгер, родился в семье Колла, зажиточного фермера; будучи старшим сыном, я унаследовал землю, принадлежавшую ему, однако, по ряду причин, она пришла в упадок и запустение, как и наш род, который словно постигло неведомое проклятие. Два моих брата умерли в раннем детстве от болезней - или, как поговаривали, от порчи, - а сестра, вышедшая замуж за человека из другого селения, подобно жене моей, незабвенной Кэйли, умерла несколько лет назад. Доживая отпущенный судьбой век, я решил записать всё, что стало мне известно о днях былых, а также о том, что произошло за время моей собственной жизни. Родители, обучившие вашего покорного слугу грамоте, завещали ему также любовь к знаниям, воплотившуюся в данном труде. Внешность мою можно назвать обыкновенной: я - седой, среднего роста пожилой мужчина. Сложение моё, и в молодости отличавшееся сухощавостью, всё же свидетельствует о добром здоровье, коим, впрочем отличается большинство людей, выросших в сельской местности, где свежий воздух и физический труд сами по себе способствуют развитию таких качеств, как сила и выносливость. У меня - овальное, правильной формы лицо с относительно тонкими чертами; в молодости, пока его не покрыли морщины, оно, сообщу я вам, казалось представительницам противоположного пола вполне привлекательным - так же, как и зелёно-карие глаза, ныне выцветшие, что превосходно гармонировали с тёмными, цвета орехового дерева, волосами, сейчас, как вы понимаете, подёрнутыми паутиной седины...
Я слышу голоса за дверью, и едва ли те, кто явился ко мне среди ночи, сделали это с добрыми намерениями. Их тяжёлые, грубые сапоги, позвякивание шпор и храп лошадей - всё говорит о том, что за мной пришли Ночные Посланцы Могущественных. Как жаль, что я не смогу закончить эту книгу, дело всей жизни - меня обрывают в самом начале, доказав тем самым, насколько ценен сей труд на самом деле. Мне придётся ограничиться тем, что я присовокуплю к написанному собственноручно вступлению списки, сделанные мной с записей на архаичном и, увы, мало кому понятном в наши дни, кэлтарне . Они могут послужить...'
Часть I. Аномалия.
1
Округа Дуннорэ-понт издревле считалась местностью, окутанной туманами столь же густо, как и загадками. Древние, поросшие мхом, валуны, формирующие затейливые фигуры, встречались здесь едва ли не на каждой лесной поляне. Эти камни, испещрённые рисунками, чей смысл был сокрыт от людей, не имевших, кстати, ничего общего с их появлением, служили живым напоминанием о былых временах. В те далёкие дни, когда по земле ходили племена, сами названия которых давно стёрлись из людской памяти, камни, как говаривали сведущие люди, служили могучими источниками волшебной силы. Бедные земли графства, были издревле покрыты тысячелетним, лишь местами чередующимся с лугами, лесом, существовавшим ещё до прихода людей. Лес этот, наполненный угрюмым молчанием, казалось, отпугивал крестьян, несмотря на то, что те всегда искали землю, которую бы можно было очистить под пашню. Возможно, не последнюю роль тут сыграли многочисленные трясины, испускавшие смертоносное зловоние - по слухам, в них утонул не один дровосек, - а возможно, причиной тому послужили рассказы о странных, пугающих песнопениях, порой раздающихся в здешних чащобах в полночные часы - они, говорят, способны запугать и самого отчаянного храбреца. Одно известно наверняка: окрестности Дуннорэ-понт пользовались дурной славой и заселены были неплотно даже до огораживания. Когда же лендлорды стали присваивать общинные земли и сгонять крестьян с их наследственных участков, чтобы выпасать на них свой многочисленный скот, графство обезлюдело окончательно. Последующее столетие, отметившееся бурным развитием паровых машин, мало что изменило в сонном, словно умирающем, быте немногочисленных обитателей этих забытых мест. Наступление изрыгающего огонь и пар неумолимого завоевателя, носившего имя Научный Прогресс, однако, достигло и этих, забытых Эзусом, мест. Пришло время, и железные дороги опутали земли королевства с целью спаять их в единое, послушное воле правительства, целое; одна, подобная указующему персту, ветка протянулась и до Дуннорэ-понт, городка, который со времён рыцарства и баронских распрей так и не увеличился ни в размерах, ни в численности населяющих его жителей. В этом малоприятном обстоятельстве знатоки городских легенд обвиняли ведьму, сожжённую на костре ещё при Орнаге Великом. Она, как утверждают, и прокляла жителей городка и ближайших селений, лишив их мужской силы и способности к деторождению. Последними её словами стало зловещее пророчество, обещавшее Дуннорэ-понт медленное и мучительное вымирание: последнему обитателю города, если верить ведьме, предстояло быть казнённым самим монархом, а его наследнику - скончаться от удара осиновым колом. Этому ужасающему событию предстояло произойти в день, когда даже Небеса станут плакать кровью, став свидетелем творящегося беззакония и святотатства, а Зло окончательно изгонят из этого мира. С течением времени проклятие постепенно забылось, хотя достопамятная смерть ведьмы на костре, похоже, так и осталась наиболее примечательным событием в истории города. Долгие масслетия Дуннорэ-понт словно пребывал в спячке, апатично наблюдая как мимо проходит жизнь. Одна группа любителей поговорить на данную тему придерживалась той точки зрения, будто причиной низкой рождаемости являются гнилостные испарения, идущие от местных болот и многочисленных торфяников; другие - большей частью приезжие и обитатели соседних графств - едва ли не с пеной у рта доказывали, что причиной всему - кровосмесительные связи, которыми опутан город: они-то и являются подлинной причиной вырождения дуннорэ-понтцев. Так или иначе, но первый паровоз, притащивший в город два полупустых вагона с рабочими и руководством компании, пожелавшим отпраздновать завершение строительства новой ветки, встретило едва ли не такое же количество горожан. Вопреки пустым надеждам на то, что железная дорога оживит здешний быт, произошло обратное: значительная часть молодёжи уехала из города, причём, как поговаривали злые языки, многие сделали это с тем самым первым поездом. Впоследствии, правда, когда в соседнем графстве обнаружили нефть, округа наполнилась старателями, надеявшимися разбогатеть. Большинство из них, окончательно разорившись в ходе бесплодных поисков, остались здесь жить, благо в Дуннорэ-понт всегда были рады новым людям. Именно благодаря этим, наполненным кипучей энергией неудачникам, численность населения вновь начала расти, превысив гросс человек - совсем как в те дни, когда горевшая на медленном огне ведьма изрекла слова, обрёкшие местных жителей на медленное вымирание. Когда в ратуше - старинном двухэтажном строении с каменными, скреплёнными деревянным каркасом, стенами - сверили свои книги с приходскими, работники канцелярии, которым доверили эту важную задачу, сразу же подметили столь подозрительное сходство между цифрами - 1728. Число это, дуаз , возведённый в третью степень, или гросс, не могло не вызвать суеверного страха. Переглянувшись, они оба, словно сговорившись, одновременно коснулись шеи, а потом лба скрещёнными пальцами обеих рук в жесте, призванном отпугивать духов. Казалось, будущее сулило городу сплошные беды и страшные неприятности - и в последовавшие за этой сценой недели произошёл ряд событий, принудивших тех, кто знал о жутком совпадении, не раз и не два помолиться за благополучное завершение года. Ходили глухие слухи о море, постигшем скот местного богача Винна да Дуннорэ-понт, наследника лендлорда, выжившего отсюда большую часть населения, включая обедневшего графа. Те, кто бывал в лесу, поговаривали о ночных плясках и песнях вокруг каменных алтарей в разрушенных святилищах, в которых участвовали нечеловеческие создания, но рассказы эти, изложенные завсегдатаями местных таверн за третьей кружкой эля, не вызывали доверия. Наконец, над одной из заброшенных ферм, принадлежащей Винну да Дуннорэ-понт, но игнорируемой даже его скотом, разразилась страшная буря с градом, уничтожившим всю растительность. Вспышки молний, бросавшие непривычные красноватые отблески и отличавшиеся неестественной, подчас горизонтальной или спиральной траекторией, привлекли внимание местной газеты. Редактор сего уважаемого издания и, по совместительству, единственный репортёр Дитнол Норс, даже посвятил описанию бури заметку - и отправил в одну из столичных газет, где также подвизался корреспондентом, телеграмму соответствующего содержания. Гонорар, неожиданно щедрый, заставил было его насторожиться, однако, пожав плечами, Норс безмятежно обналичил перевод и, насвистывая себе под нос популярную мелодию, уже собрался было в одну из трёх местных таверн. Там он обычно черпал львиную долю материала для следующего номера - и оставлял далеко не меньшую по размеру часть своего скромного заработка. Остановимся на миг на его облике, так как сей газетчик - одно из главных действующих лиц нашего повествования. Это был ещё относительно молодой человек, всё ещё холостой, ростом выше среднего. Упругая походка его и худощавая фигура свидетельствовали о том, что занятия спортом не чужды этому господину. В тот день на нём был его лучший - один из двух - гомеспуновый костюм, бежевые ботинки с белыми мысками и фетровый котелок серого, в тон с беспокойно рыскающими глазами, цвета. Волосы указанного господина, равно как и усы, были ещё естественного светлого, без примеси красителей, цвета, напоминавшего, как говаривали его друзья, доброе ячменное пиво. Покинув здание почтового управления, он остановился, чтобы прикурить - и остолбенел, заслышав звук, которому не положено было звучать в это время на железнодорожной станции. До ушей его донёсся отдалённый стук колёс поезда, мчащегося на всех парах. Норс, по случаю утреннего времени, бывший совершенно трезвым, сверился с карманными часами с календарём, подаренными ему градоначальником. Там значилось: 'понедельник'. Даже если часы и подвели его, Норс не мог ошибиться насчёт времени: солнце, которому было далеко до зенита, указывало на то, что сейчас около десяти утра. Единственный поезд, приходивший в Дуннорэ-понт только по четвергам, неизменно в семь утра, явно заблудился либо... Норс почуял сенсацию, подобно тому как охотничья собака чует кость. Даже если расписание поездов изменили, это уже событие по меркам их города, и он, а не сплетники из 'Чугунного столба', станет первым, кто поведает её народу. Если же случилось то, о чём Норс пока что даже в мыслях боялся признаться самому себе, его газете светил стремительный рост продаж. Уже обдумывая текст статьи и содержание заголовка внеочередного выпуска, он вернулся в здание, которое только что покинул - но со стороны, обращённой к железнодорожной колее. С трудом сдерживая возбуждение, Норс едва ли не бегом пересёк безлюдное помещение, отведённое под зал ожидания, и наклонился к окошку, за которым прятался кассир, старик Гивел.