– системность методологии и ее структурированность;
– общность (общепризнанность) объектной (культурологической) картины мира и ее онтологических элементов;
– иерархию проблемно-тематических приоритетов данной науки;
– системность ее объяснительных и интерпретационных принципов и схем;
– общность базового набора важнейших культурологических категорий.
В отечественной культурологии пока многое обстоит иначе: здесь, как правило, доминируют «авторское видение онтологий», «изящное описание» феноменов, событий и лиц, а также импровизационная герменевтика.
Да и мнение многих коллег, что «культурология – это новая наука, находящаяся выше и вне теоретико-методологического инструментария и предметных рамок других наук», читается не иначе как своеобразный «манифест свободы» культурологического дискурса от «стеснительных рамок строгостей и скукоты» общепринятых принципов и правил научной методологии.
Ситуация в культурологии, очерченная нами в весьма общих чертах, пожалуй, как нельзя лучше выразилась в названии статьи – «Культурология: возможность стать наукой», в которой констатируется, что «пока так и не существует культурологической теории, отвечающей надлежащим критериям научной рациональности» [4]. Небезосновательность этой позиции находит подтверждение и в нашем анализе [5].
Критичную позицию в отношении российской культурологии, а точнее – по поводу уровня ее методологической культуры, занимают и известные европейские исследователи, отмечая при этом, что в ней зачастую игнорируются общепринятые принципы науки [6].
Между тем, ситуация в социально-гуманитарном познании сегодня такова, что идеи и принципы неклассической и постнеклассической науки (в частности, синергетики, теории систем, теории информации) стали главными методологическими ориентирами философии, социологии, лингвистики, психологии, когнитивистики, на которые так или иначе должна опираться культурологическая наука. Однако культурология все еще преимущественно остается в рамках эмпирико-нарративного формата научной методологии, отдавая особое предпочтение историко-типологическому и структурно-морфологическому подходам. Положение усложняется и тем, что в культурологической науке, как уже отмечалось, накопилось громадное количество определений культуры, что само по себе является признаком «кризисности», требуя критической фильтрации этой массы определений в целях их переосмысления, обобщения и синтеза на основе современных, пост-неклассических научно-парадигмальных идей и представлений.
Справедливости ради заметим, что обилие определений культуры имеет и определенные объективные основания. Дело в том, что базовые онтологические сущности бытия, такие как материя, время, пространство, общество, сознание, к которым относится и культура, не имеют простых однозначных определений: представления о них постоянно углубляются и уточняются по мере развития процесса познания.
Однако в культурологии, как уже отмечено, ситуация усугубляется тем, что бытующее множество определений культуры не только не подвергаются критическому анализу и аргументированной минимизации, напротив – комментирование и классификация этих определений, как ни странно, стало едва ли не «теоретическим разделом» и «брендом» нашей культурологии. При этом речь порой идет не о поиске и прояснении сущности самой культуры, а о «видах» и «типах» бытующего сонма ее определений [7, с. 11].
Таким образом, с одной стороны, в культурологии налицо успехи в плане накопления знаний о культуре и ее институционализации как сферы науки и образования, а также освоения ею современных форматов профессиональной коммуникации; с другой – признаки отсутствия парадигмальной организованности культурологического знания. Все это в конечном итоге приводит к тому, что культурология в ущерб своим теоретико-аналитическим и прагматическим призваниям (предсказывать и моделировать процессы в культуре, проектировать технологии культуры, конструировать формы и типы субъектности в культуре, строить парадигмы и модусы культурной политики) бытует главным образом в виде сумматива нарративов о культуре, выстроенных и выстраиваемых на основе чрезвычайно разнородных познавательно-методологических оснований: исторических, идеологических, эпистемологических.
Едва ли возможно (и мыслимо) подобную эклектичную методологическую ситуацию представить себе в естественных науках. Здесь бесконечным изобретениям определений «сущности нечто», скажем, того же бозона Хиггса, гена или «темной материи», предпочли бы поиск путей и способов ее обнаружения или опровержения (в духе фоллибилизма Поппера).