Внутри протестантизма, например, противопоставившего Ватикану подлинное истолкование Нового Завета, возникли течения, отказывающиеся от ношения оружия и насилия (вальденцы, табориты, анабаптисты, меннониты, квакеры). И вместе с тем они подвергались преследованиям — вплоть до сожжения на костре — со стороны своих же единоверцев-протестантов. Ислам по своему определению является религией мира. Однако духовный лидер имеет право объявлять «газават» — священную войну мусульман против иноверцев.
В наше время принцип ненасилия нашел своеобразное применение в освободительной антиколониальной борьбе. Махатма Ганди, стремясь к тому, чтобы избежать кровопролития, рассматривал принцип ненасилия (ахимсы) под углом зрения несотрудничества с колониальными властями. Эта стратегия дала, как известно, поразительный эффект. Ненасилие как несотрудничество — специфически современная форма самовозвышения и нравственного воздействия. Социально высокий здесь унижается тем, что социально низкий ставит себя выше его в нравственном отношении. Вместе с тем это форма утверждения собственного высокого достоинства. Такое признание делает неэффективным в социальном смысле применение насилия.
Насилие создает вокруг себя безличностный псевдочеловеческий мир, удобный в том отношении, что составляющие его элементы соглашаются со своей ролью средства. Если эта цель не достигается, то насилие теряет социальный смысл. Здесь открывается совершенно неожиданная возможность противодействия деструктивному насилию через массовое осуществление принципа позитивной самореализации. Этот принцип открывает перед человеком возможность внести вклад в формирование цивилизационного кода, который наследуется из поколения в поколение. Через такую самореализацию человек приобщается к вечности. Через приобщение к бытию рода путем формирования его культурной парадигмы человек получает понимание истинного смысла бытия. Все остальные смыслы оказываются пеленой майи. Подлинный смысл обнаруживает путь к новой парадигме образа жизни.
Глава 7
Три источника и три составные части нынешней ситуации
Распад СССР и роспуск Варшавского договора ознаменовали переход к постблоковому миру и, следовательно, устранение потенциальной угрозы глобального конфликта, ядерного апокалипсиса и прочих кошмаров, которыми пугали детей и взрослых по обе стороны железного занавеса… Не будем говорить, что это, безусловно, позитивный процесс, который, однако, поставил мир перед новыми проблемами, и вместо благостного «конца истории» (по Ф.Фукуяме) человечество угодило в «капкан демократии» (по Г.Фуллеру), и так далее, и тому подобное. Политическая реальность не только не нуждается в моральных оценках, но и по-своему жестоко мстит за такое, как сказал бы герой Достоевского, «высшее посягновение». Задача ставится более скромная — попытаться понять, какова структура этой реальности и каков потенциал ее развития. Проще говоря, что день грядущий нам готовит в рассуждении мира и войны.
Потому что вздох облегчения, исторгшийся из коллективной демократической груди по поводу крушения коммунистической «империи зла», довольно скоро пресекся спазмою страха. И это не абстрактный страх перед столь же абстрактной возможностью советского танкового броска на Рейн или угрозой американских ракет средней дальности в Европе. Это вполне реальный, пережитой ужас Югославии и Таджикистана, Кавказа и Сомали, который проецируется на Украину и Молдову, Балтию и Калининград, Северный Казахстан и даже на благополучные страны Запада, где полно своих собственных сепаратистов, смуглокожих иммигрантов и белых расистов.
Противостояние двух гигантских военных блоков на сорок с лишним лет заморозило этнические и региональные конфликты в Европе (и отчасти в остальном мире, который, так или иначе, ориентировался на своих старших братьев). С наступившей оттепелью потоки национального насилия образовали глубокие промоины в дамбах мировой безопасности. Вместо аккуратной и предсказуемой «дуги нестабильности», возникшей в пору холодной войны, интенсивно формируются «пятна нестабильности» с расплывчатыми границами. Эти границы опасно сближаются. Балканы, Трансильвания, Приднестровье, Крым, Северный Кавказ, Закавказье, Ближний Восток, Центральная Азия и Восточная Африка могут, в конце концов, слиться в единое «пятно нестабильности», в огромную воронку, втягивающую в себя все новые и новые страны, ресурсы, человеческие жизни. Как бы то ни было, мирное демократическое развитие, на которое все так надеялись после окончания холодной войны, с каждым днем становится все более и более проблематичным. Конец блокового противостояния обозначил начало новой странной эпохи, когда само понятие о войне и мире изменилось до неузнаваемости, хоть насилие и смерть остались все теми же.
Специфика постблоковой ситуации определяется не только распадом СССР самим по себе, хотя это событие и определило политический контур информационных и иных процессов, происходящих в мире. Однако распад Восточного блока сопровождался — а может быть, был обусловлен? — тремя масштабными сдвигами в мировом политическом раскладе.
Во-первых, на наших глазах радикально меняются мировые структуры доминирования. Нравится нам это или нет, но мировой порядок (а также национальный, региональный, социальный и любой другой порядок) основан на жестком принципе господства и подчинения. Кто-то контролирует и распределяет ресурсы, а кто-то вынужден этому подчиняться, при этом, вынашивая или даже осуществляя планы переломить игру в свою пользу, заставить бывшего хозяина примерить кандалы и хлебнуть из рабского корыта.
Итак, прежняя система доминирования держалась на противопоставлении военных технологий малонаселенного Северо-Запада людским ресурсам слаборазвитого Юго-Востока. Эти факторы — грубо говоря, либо способность высокотехнологично уничтожать своих соседей, либо альтернативная способность заваливать вражеские танки телами своего чадолюбивого народа — делают нацию субъектом мировой политики. Равновесие между ними составляет основу некоторой политической стабильности и военной сдержанности. В настоящее время этот баланс претерпевает драматичные изменения. Страны, обладающие огромными людскими ресурсами и мощным потенциалом их прироста, начинают интенсивно развиваться экономически и, тем самым, овладевать современными военными и информационными технологиями. Тот момент, когда этот процесс завершится — то есть когда совершенная военная и информационная технология и практически неисчерпаемые людские ресурсы соединятся в одном субъекте (например, Китай или Индия), — будет началом новой исторической эпохи. Тогда под вопросом окажется реальная способность Северо-Запада играть в мировом процессе ту роль, которую он играл на протяжении последних столетий.
Что такое продажа российских атомных реакторов Ирану, а до того — продажа ракет в Индию, проблема ядерных планов Пакистана, Ирака, Северной Кореи и множество других, не столь ярких эпизодов «непозволительного поведения» стран, волей недавней истории занимающих нижние ступени на всемирной лестнице силы? Все это показатели изменения мировых структур доминирования. Этот процесс объективен и естествен, в его рамках идет индустриальное развитие Юго-Востока, а также интенсивная миграция оттуда на Северо-Запад. Но сам Северо-Запад столь же естественно заинтересован в том, чтобы заморозить или хотя бы несколько притормозить столь резкие перемены в мире. Но перестройка систем доминирования неостановима, и в мировом, и даже в локальном масштабе. Иллюстрация тому — события в Чечне, где небольшой, но густонаселенный и хорошо вооруженный регион оказался не по зубам федеральной российской армии.