Гвин терпеливо стоял посреди комнаты, держа в руке трусы. Гэл, которая собралась вставать, снова юркнула под одеяло.
— Это нечестно. Ты — всемирно известный романист. А тело у тебя как у мальчика.
— Спасибо, любовь моя.
Мысли Гвина на мгновение переключились с Мерседес Соройя на Одру Кристенберри, которая скоро должна была приехать в Лондон. Потом он вспомнил Деметру: снисходительно.
— Да, насчет следующей недели. Папаше Деми стало хуже. Угу. Она хочет, чтобы мы съездили к ним на несколько дней. Так что я не смогу приехать на следующей неделе.
— Я сейчас расплачусь, — сказала Гэл.
— Что значит этот взгляд?
— Ничего. Ты же знаешь, я не могу без улыбки смотреть на тебя, когда ты одеваешься.
Гвин стоял в носках и трусах, осеняемый бухтами — или лагунами — мужественных залысин.
— Спасибо, любимая.
На этот раз Гвин словно налетел на фонарный столб. Выходя от Гэл, он всегда скромно потуплял взор и вяло соскакивал с последней ступеньки, чтобы набрать скорость…
— Ты готов, приятель. — Молодой негр, словно отлитый из чугуна, распластал его на перилах и склонился над ним, держа подушечки больших пальцев — такие теплые, уверенные и пахучие, как у врача, — на закрытых веках Гвина. — Послушай, что я тебе скажу. Мы все это по телику слышали. Я твой самый страшный кошмар. Я выключу тебе свет. Мы это все слышали. По телику. Ты готов, приятель. Ты только посмотри, как ты головку откинул. Ты готов.
_____~ ~ ~
Начались каникулы и вместе с ними — Неделя единоличного попечительства Ричарда.
Это было время великих откровений. Это было время непрестанных открытий. Кто бы мог подумать? За какие-то пять дней, пока он занимался своими нехитрыми делами в компании этих юных душ, его посетило истинных озарений больше, чем за долгие годы уединенных трудов, когда он склонялся над своими книгами, пропахшими пылью и затхлостью…
Утром во вторник Ричарда осенило: он понял, почему женщины не создали ничего достойного, почему они ни на что не годятся, почему они никогда ничего не достигают и почему они никогда ничем ничему не содействуют. То есть ничему долговечному. Это происходит не обязательно потому, что у них дети. Это происходит потому, что они постоянно возятся с детьми. И что бы вы по этому поводу ни думали, в пользу этого мнения следует сказать следующее: оно не требует дальнейших расследований. По крайней мере, Ричард не намерен углубляться в эти дебри. К чему тратить драгоценное время, когда можно употребить его на то, чтобы развязать затянувшиеся узлом шнурки, или на то, чтобы смахнуть со стола крошки, или в очередной раз споткнуться о писклявую игрушку, или плюхнуть ломтик какого-нибудь дерьма на сковородку, или поползать на четвереньках в поисках завалившейся детали от игрушечного вооружения — под диваном, кроватью или за плитой? Джина вернулась в шесть. Тогда Ричард прошел в кабинет и принялся за рецензию нового «Жизнеописания Уорика Дипинга». Через сорок минут у него получился примерно следующий текст:
Это длинная книга. Это книга с картинками. Я люблю картинки. Картинки это хорошо. Вот картинка, на ней нарисован мужчина. Вот картинка, на ней нарисован дом. Вот картинка, на ней нарисована дама. Книгу нужно читать, а картинки можно просто смотреть. Я люблю картинки, потому что они хорошие.
В среду утром Ричард первым делом отправился с близнецами в видеомагазин, после чего они вернулись домой с полным мешком фильмов. Мариус бойкотировал выбор мультфильмов, требуя чего-нибудь покруче. В четверг мальчики уже смотрели все, что им захочется, если только это не был натуралистический фильм с реальными зверствами. К пятнице они оба уже говорили с сильным американским акцентом, пренебрежительно отвергая клубничный джем на завтрак и категорически настаивая на «оррэховом масле». Пока дети как завороженные следили за каким-нибудь упырем или фашистом, Ричард сумел продвинуться в работе над рецензией, добавив несколько фраз о том, что в книге еще есть картинка, на которой нарисована собака, и что он любит картинки с собаками, потому что картинки с собаками — хорошие. Ричард на полном серьезе подумывал отпечатать это и отправить с курьером. Потому что он знал, что дни его карьеры рецензента тоже сочтены. Зараза будет медленно просачиваться из издательства «Танталус пресс». Его имя появится в выходных данных и в рекламных объявлениях издательства («Танталус» взывал к бесталанным, а бесталанные устремлялись ему навстречу), и это неизбежно просочится наружу… Ричард с этим примирился. Здесь не было никакого диссонанса. Он чувствовал себя зараженным. Ему представлялись прозрачные жидкости и соляные растворы. Ему хотелось, чтобы люди в белых халатах, собравшись вокруг него, промыли ему кровь… В четверг днем он вышел из кабинета, привлеченный залпами взрывов, автоматными очередями и пронзительными воплями. Мальчишки поглощали мармеладные конфеты, а их внимание было поглощено обошедшейся в миллиард долларов кровавой резней под названием «Дециматор».
— Меня за это могут упечь за решетку. Боже. Только не говорите маме. Почему бы вам не посмотреть какой-нибудь хороший мультик?
— Например? — спросил Мариус.
— Ну, не знаю — «Бемби».
— «Бемби» — говно.
— Как ты можешь так говорить?
— В «Бемби» только одно место хорошее.
— Какое?
— Это когда убивают мать Бемби.
— Давайте сходим в Собачий садик. Марко? Марко уснул?
— Он не спит. Он прикидывается. Он боится насилия, но не хочет в этом признаться.
— Давайте, подымайтесь. Спрячьте кассеты.
— Марко! Идем гулять в Собачий садик!
Собачий садик — зеленеющий мир, призрак Эдема, место наших счастливых прогулок… Издалека трава казалась покрытой серебристо-свинцовым налетом: воспоминанием о росе. Вблизи зелень казалась выкрашенной казенной краской. А чуть подальше росли казенные, невыразительные цветы: гладиолусы в своих тонких, старушечьих нарядах. Клумба была украшенной цветами шляпкой Собачьего садика. Бродившие по парку люди привносили сюда свои, заморские краски: специи и бетель.
Неожиданно Ричард понял, на что похожи лондонские дети. Лондонские дети, выросшие в Лондоне, были похожи на чипсы. Однако это не значило, что все они выглядели одинаково. И тут были свои жанры. Одни были похожи на чипсы с луком и сыром. Другие — на чипсы с говядиной и горчицей. Третьи — на чипсы с солью и уксусом.
По детской площадке им навстречу прошли три негритянки. Впереди — две уже взрослые девочки, по-африкански высокие и крепкие, а за ними вперевалку шла полная пожилая женщина в халате, подпоясанном темным поясом, своей походкой она напоминала бильярдный шар, постепенно замедляющий вращение.
Ричарду показалось, что все время, которое он раньше тратил на сочинительство, теперь у него уходит на умирание. Мысли его теперь стали раскованнее. Увы. Он больше уже не писал «вставки» для «Маленького журнала», где громил первостатейные таланты, великих писателей и великих и бездетных писательниц. Он больше не утешал по телефону бездетную Энстис. Он больше не сочинял. Раньше скука казалась прекрасным и увлекательным занятием, и вы могли этим заниматься, потратив на него свою энергию. Но теперь трансформация неизбежна. Ричарду казалось, что все то время, что он тратил раньше на сочинительство, теперь у него уходит на умирание. И это была правда. И она потрясла его. Когда Ричард увидел эту неприкрытую правду, он был потрясен. Писательство для него было не просто образом жизни. Литература была для него возможностью спрятаться от смерти.
Теперь Ричард вдруг понял, что его писательство было способом уйти от реальности.
Он вдруг понял, что Отказ от реальности — это величественно. И прекрасно. Это даже лучше, чем курение. Он стал думать об Отказе от реальности как о фешенебельном курорте, о месте отдыха для богатых — заимствуя язык из брошюрок Джины.
В пятницу Джина была дома. Поэтому они должны были куда-нибудь удалиться. Совершив над собой героическое усилие, Ричард повез детей в зоопарк. В автобусе он поднял склоненную голову и спросил:
— Ну что, куда пойдем сначала? К рептилиям?
Мариус пожал плечами. Сейчас он отрабатывал свои жесты: локти прижаты к телу, а от локтей руки расслаблены. Пять лет назад он отрабатывал рефлексы. Теперь он отрабатывал жесты — в частности, пожимание плеч.