Выбрать главу

Информация сообщает о симпозиуме боли. Боли всех вероисповеданий и достоинств. Среди них есть маленькие и есть симпатичные. Привыкайте к их голосам. Они будут становиться все громче и настойчивее, все убедительнее, пока не заполнят все вокруг.

Это явление повседневное и обыденное. Волны беспрестанно накатываются на морской берег, грузно вздымаются и опадают, возвращаясь в лоно вселенной со звуком вдыхаемого сквозь сжатые зубы воздуха.

Слабость нащупает ваши слабые места. Слабость, ставшая сильной и могучей, поразит вашу самую уязвимую точку. Если это голова, то голову. Если это сердце, то сердце. Если чресла, то чресла. Если глаза, то глаза. Если уста, то уста.

Информация — это ничто. Ничто — это ответ на столь многие наши вопросы. Что случится со мной, когда я умру? Что такое смерть? Могу ли я что-нибудь с этим сделать? Что лежит в основе Вселенной? В какой степени мы можем влиять на эту Вселенную? Какой срок отведен нам в космическом масштабе? Во что в конце концов превратится наш мир? Какой след мы оставим, чем мы запомнимся?

— Дверь, — сказал Ричард. — Дверь. Я…

— Что такое?

— Просто плохой сон. Ничего страшного.

— Успокойся, — сказала Джина. — Ш-ш-ш…

Было семь часов вечера, и Гвин Барри ехал прямо на низко стоящее солнце, в кровавое море заката. Улица с односторонним движением убегала в туннель зеркала заднего вида; а над головой Гвина с неба свисало клочковатое склеротическое облако — изгой горних сфер: оно напоминало глубоководную рыбу, чей неисправный локатор завел ее туда, куда не следовало, — на мелководье в ярких солнечных бликах. Поэтому вечер напоминал парижские вечера с их живописностью: прозрачный свет, на который скоро упадет тень. Будь Гвин моложе (скажем, лет в семнадцать) или будь он другим человеком, он, возможно, заметил бы тошнотворную неестественность этого вечера. Но он был Гвином Барри. И он возвращался после часовой тренировки в «Колдуне». К тому же Гвин немного выпил за обедом с Мерседес Соройя, у которой к нему было предложение, и еще — сегодня в десять вечера должны были объявить результаты «Глубокомыслия». Гвин ехал в город, а это забирает часть ваших мыслей и переключает их на другое — на этот город с его сырыми и душными улицами.

Впереди стоял оранжевый фургон, перегораживая узкий выезд на проспект Сазерленд-авеню. Гвин сбавил скорость и, подъехав поближе, остановился на почтительном расстоянии. Сквозь щель боковых окон фургона он увидел, что кабина пуста и мертва, словно из нее вынули мозг. Гвин огляделся по сторонам, ожидая увидеть поблизости какого-нибудь типа, который скоро заберется в кабину и отъедет или, по крайней мере, откроет капот и будет стоять и смотреть на мотор. Для того чтобы Гвин почувствовал раздражение, прошло слишком мало времени (в конце концов, он ведь не Ричард, который бы уже дергался). Слишком мало времени, чтобы Гвин решил посигналить… Когда Гвин почувствовал удар, он был удивлен не столько толчком (не очень сильным), сколько оскорблением, нанесенным его пространственному восприятию. Всего секунду назад залитая тяжелым вечерним светом улица в зеркале заднего вида была пуста. Гвин обернулся. Всю ширину его тонированного заднего стекла занял старенький «моррис-майнор» с деревянным кузовом. За рулем сидела старая дама в шляпке без полей и белом шарфике; взгляд у нее, как и у всех старых дам, был умоляющий. Ощутив мощный прилив уверенности, Гвин моментально проникся любовью к старой даме, к ее белому шарфику, к невинному «моррису» с его деревянной рамой. Да — минуточку — старая дама уже выбирается из машины. Гвин отстегнул ремень безопасности. Он собирался проявить чудеса любезности. Он не знал, как зовут эту старую даму. А ее звали Агнес Траунс.

Гвин шагнул в розоватый свет под облаком цвета требухи. Он резко обернулся — оранжевый фургон, издав ржание, быстро покатился по свободному проспекту. Потом Гвин снова обернулся: старая дама как-то подозрительно проворно удалялась между припаркованными у обочины машинами. В это время вторая дверца «морриса» медленно открывалась. И, пригнув головы, они вышли из машины, а затем выпрямились. У одного были рыжеватые волосы и почти незаметные брови. Другой был худощав, в черной низко надвинутой шляпе, в черном шарфе, обмотанном вокруг шеи, и в черных очках, закрывавших половину лица. Гвин был более чем готов. Единственное, что он чувствовал, было раскаяние, паника и облегчение.

— Как ты назвал мою мамочку?

— Что?

— Ничего, — сказал Стив Кузенc, подходя и нащупывая под пальто монтировку, — никто, ты понял, никто не смеет называть мою мамочку старой каргой.

Солнце взирало на это с неодобрением, но не совсем искренним. Солнце очень старое, но оно никогда не говорит правды о своем возрасте. Солнце выглядит моложе своих лет: старше на восемь минут. Мы всегда видим солнце таким, каким оно было восемь минут назад, когда его свет начал свой путь длиной в восемь световых минут. Когда Стив Кузенc и Пол Лим (подручный) двинулись на Гвина Барри, на самом деле солнце выглядело на восемь минут моложе своего возраста и на восемь минут краснее. Во времени образовалась дыра.

Восемь минут назад Бац сидел за баранкой синего «метро» (под установленной на крыше рекламой и знаком «ученик за рулем») в 500 метрах к востоку, и он показывал Деметре Барри, как можно преодолевать «лежащего полицейского» на скорости пятьдесят миль в час.

Шесть минут назад Бац был в 400 метрах к северо-востоку, и он показывал Деми, как эффектнее срезать углы.

Четыре минуты назад Бац был в 450 метрах к северо-северо-востоку, и он показывал Деми, как разворачиваться на «зебре» пешеходного перехода с помощью ручного тормоза.

Две минуты назад Бац был в 200 метрах к северу, и он показывал Деми, как проскочить на красный свет с закрытыми глазами.

А прямо сейчас он собирался показать Деми, как можно лавировать по улицам с односторонним движением, двигаясь навстречу транспорту. Бац совершил вынужденную остановку, смачно хлопнул ладонью по гудку и с изяществом выскользнул в открытую дверь (ремень безопасности, свернувшись кольцами, остался валяться на коврике, жалкий, поблекший от длительного безделья). Выйдя из машины, Деми обратила свой близорукий взор на следующую сцену: «моррис-майнор», резко развернувшись, стремительно укатил по улице с односторонним движением (это ее неприятно поразило), а Бац стоял возле ее мужа рядом с его машиной.

Солнце любит его. Вселенная все еще любит его. Или это так, или Вселенная просто решила покончить с Ричардом Таллом.

_____

~ ~ ~

На следующий день, вскоре после полудня, Ричарда можно было увидеть в баре «Колдун». Он пил бренди, курил и разглядывал свой ботинок. На первой странице крупноформатной газеты, неловко примостившейся на круглом столике перед ним, была помещена фотография Гвина — лауреата пожизненной премии фонда «За глубокомыслие» — с супругой. Ричард продолжал невозмутимо пить и курить и разглядывать свой ботинок. Этот бар был очень тесным и душным, и здесь никогда не появлялись ни игроки в сквош, ни теннисисты, ни бильярдисты, ни любители дротиков или любители игры в шары. Зато здесь появлялись члены ассоциации досуга. Все как один — социально опасные элементы. В общем, Ричарда окружали несколько пестревших татуировками кабанов и теребивших серьги в ушах тридцатилетних старожилов, которые сидели, уткнувшись в свои бульварные газетенки. Завсегдатаи постарше вполголоса переговаривались над пенными кружками, пожимали плечами и оглядывались с настороженным видом, в криминальном полумраке всегда таилась жестокость. Барменша переходила от столика к столику, шумно собирая пустые кружки. Ричард все еще никак не мог прийти в себя после неприятности, приключившейся с ним у «Всезнайки». Когда он, пошатываясь, подошел к автомату и опустил в него фунт, его почти сразу же огорошил вопрос:

Кто написал роман «Дециматор», по мотивам которого снят одноименный фильм?

А. Брэд Фистер

Б. Гвин Барри

В. Дермотт Блейк

Дермотт Блейк был пылким драматургом, с которым когда-то ложилась в постель Джина и продолжала это делать (по мнению Ричарда) каждую пятницу. Парализованный и поэтому скоро оказавшийся в цейтноте, Ричард рассеянно ткнул кнопку В. Тогда как «Дециматор», несомненно, был делом рук Брэда Фистера… Все так же пошатываясь, Ричард вернулся к своему столику и перечел обращение Стенвика Миллза от имени фонда «За глубокомыслие»: «Поначалу нам показалось, что оптимизм романов об Амелиоре слишком уж безмятежен. И мы задались вопросом, является ли этот оптимизм результатом борьбы — насколько он выстрадан. Мы посчитали, что он был выстрадан. И решили почтить эту борьбу». Ричард отхлебнул бренди и снова уставился на свой ботинок.