— Да, да, конечно, — ответил Гвин. Он поискал в бумажнике клочок бумаги с номером «морриса». Нет, клочок был в записной книжке, в другом пиджаке. — Он в другом пиджаке, — сказал Гвин. — Пожалуй, стоит начать с инструктора по вождению. В разговоре со мной он все отрицал, но Деми говорит, что он знает одного из сидевших в машине. Его все зовут Бацем, но его настоящее имя Гэри.
Себби было нужно от Гвина еще кое-что. Но тут возникло затруднение, потому что Гвин останется лейбористом до гробовой доски.
— Дай мне подумать. А по поводу нашего разговора, что ты собираешься предпринять?
— Тебе это незачем знать.
И они отправились обедать.
_____В целом Ричард был в восторге от книжки «Брожу среди чудес» — она ему нравилась и на ощупь, и на вес. Он сравнил «Брожу среди чудес» с «Поддельной любовью», и надо сказать, что она выглядела точно такой же старой, незначительной и забытой — хотя, разумеется, книга была совсем новой. Ричард пинал ее несколько часов по кабинету, мочил водой, использовал как пепельницу, царапал своими обгрызенными ногтями. Основная разница между его «Чудесами» и «Поддельной любовью» состояла в том, что у «Поддельной любви» был вид книги, которую читали. Поэтому Ричард потратил массу времени не столько на то, чтобы ее перечитать (он и так ее уже два раза перечитал, смакуя собственные интерполяции), сколько на то, чтобы еще раз перелистать. Немытыми руками. Грязными городскими пальцами. Бальфур держался спокойно, тактично и больше вопросов не задавал. Казалось, он и так все понимал. Разумеется, Бальфур знал о «Глубокомыслии» и принес Ричарду свои соболезнования. Он даже расчувствовался и заявил, что не настаивает на том, чтобы Ричард слишком усердствовал в ближайшие недели. По сути, Бальфур вручил Ричарду награду «За глубокомыслие» от имени «Танталус пресс».
Ричард позвонил Рори Плантагенету и договорился о встрече в ближайшую пятницу.
— Нет, — сказал он. — Это слишком деликатное дело, чтобы обсуждать его по телефону. Я хочу кое-что проверить. Возможно, это мистификация. А может, это о-очень интересная история.
Ричарда не могло не раздражать, что в данный момент на его письменном столе лежали три литературных портрета Барри в стадии написания. Три портрета: основной, альтернативный основному и альтернативный альтернативному. Основной вариант, по оценке Ричарда, был работой цельной и прочной, как кремень, — благородным образчиком древнего литературного жанра под названием «пасквиль». Пасквиль полярно противоположен панегирику, иными словами, он состоит из личных оскорблений и поклепов. Причудливо написанный и фантастически злой основной вариант мог бы, не смущаясь, занять место рядом с некоторыми отрывками из Свифта, Бена Джонсона или Уильяма Данбара. Но почти от всего этого Ричард был вынужден отказаться. По сравнению с основным вариантом альтернативный и альтернативно-альтернативный варианты были всего лишь добротной клеветой — такие часто можно увидеть (так, во всяком случае, казалось Ричарду) на страницах газет некоторых тоталитарных государств — издатель под давлением сверху ослабляет внутреннего врага, чтобы затем предать его забвению. Однако Ричард считал, что альтернативно-альтернативный вариант не должен быть таким же сюсюкающим, как альтернативный, рассчитанный на то, когда Гвина (в тяжелом, но стабильном состоянии, как и проза Ричарда) увезут в реанимацию. И от этого варианта тоже нужно было отказаться.
Ладно, подумал Ричард. Плагиат даже лучше. Плагиат позволяет соблюсти приличия. Тот, кто пером живет, и умирать должен от… ну и так далее. Ричард по-прежнему чувствовал, что насилие проще и лучше, но насилие было пришельцем из другого жанра. Только посмотрите, как оно подавляет его прозу… Возможно, насилие — любое насилие — это по сути своей категориальная ошибка. Насилие невероятно и примитивно одновременно. В любом случае от него придется отказаться. Ричард понимал, что Гвин в конце концов сложил дважды два и теперь предпринимает соответствующие меры. И Кузенc теперь не с ним. Стив Кузенc мужественно прочитал «Без названия» от корки до корки, но этим его заслуги ограничивались. Кузенc — читатель Ричарда. Его читательская аудитория.
Что касается альтернативно-альтернативного варианта, Ричард, безусловно, начал бы со скандала, который он собирался организовать. С неискренностью, такой же чистой и изысканной, как музыка горних сфер, он заявил бы, что «не хочет ничего добавить» к шумихе вокруг «этой злополучной истории». Затем пустился бы в общие рассуждения о плагиате и о человеческом «я», о том, что корни плагиата нужно искать в мазохизме и отчаянии, в пораженческих мечтах причинить себе вред, и о том, каким несмываемым пятном ложится это явление на насильника и на его жертву. Далее, если у него достанет желчи, Ричард призвал бы читателя с симпатией отнестись к Таду Грину, этому несправедливо забытому правдоискателю, который жил и умер, так и не узнав, что его труд, его прозрение, пусть даже переоблачившись в наемнические одежды, в конце концов принесет (ложное и преходящее) утешение целому полушарию планеты…
Слово «плагиатор» означает «похититель, соблазнитель», и, следовательно, Ричард мог приплести сюда и женщин. Гильду, Одру Кристенберри и, может быть, Белладонну. Жаль, что Одра не замужем и что Белладонне, скорее всего, уже исполнилось шестнадцать. Ричарду приходилось повторять себе снова и снова, что портрет должен пройти еще одно испытание (он видел, что основной вариант этого испытания почти наверняка не выдержит): очерк должны были утвердить к публикации. Никаких заказных убийств, покорно благодарю: он уже и так на это поистратился… Деми в портрете могла остаться, но общая форма статьи требовала, чтобы он обошелся с ней мягко. Ричарду, в общем-то, никогда не хотелось распространяться на тему о том, что Деми спала с неграми за бесплатную дозу кокаина, но он совершенно определенно собирался расширить отрывок, где она говорит, что писанина Гвина — или Тада — дерьмо.
Большим и указательным пальцами Ричард массировал правый локтевой сустав. Белладонна: во что она верила… Мелкие капли пота выступили на предательской верхней губе, изобразив нечто вроде головоломки «соедини по точкам». В плане Ричарда — он и сам это знал — были свои недостатки.
Ричард напевал знаменитые строки Уильяма Данбара, обращенные к ненавистному поэту-сопернику, которого автор называет попрошайкой, лжецом, предателем, вором и другими неприятными эпитетами.
Одна из птиц, поселившихся в прокуренной зелени за окном кабинета, похоже, научилась подражать автосигнализации — петляющему звуковому лассо. Разные автомобильные сигналы принадлежали к разным типам, к разным жанрам: ворчливые, истеричные, возмущенные. Существовал даже автомобильный сигнал в стиле постмодернизма, он выдавал сразу целый набор трелей — звуковой конспект по всем остальным автомобильным сигналам. Рано или поздно все лондонские птицы его разучат.
Ричарду нравился Стив Кузенc, потому что он был героем романов будущего. В литературе, как и в жизни, все будет становиться менее и менее невинным. Насильники восемнадцатого века служили романтическим примером веку девятнадцатому; люциферы-анархисты девятнадцатого превратились в ланселотов-экзистенциалистов двадцатого. И так оно и пойдет дальше, пока… не появится Дарко: изголодавшийся поэт. Белладонна: выпавший из гнезда птенец. Кузенc: свободный дух и бич высокомерия. Ричард Талл: славный малый и непонятый неудачник.
_____Деми стояла рядом с телефоном. Она стояла спиной, но Гвин, проходя мимо, увидел ее отражение в зеркале: бесстрастно склоненную (над ежедневником) голову, съехавший набок воротник рубашки, выглядывающий цветной бюстгальтер. Теперь и Деми могла видеть Гвина: в новом черном тренировочном костюме он был похож на водолаза.
— Урока не будет, — произнесла Деми.
— Что? А, ты про вождение.
— С Бацем произошел несчастный случай.
— Дорожная авария?
— Он упал. Разбился. Он иногда попадает в аварии, потому что старается выделывать разные сложные штуки. Но, должно быть, все очень серьезно. Они предложили мне Джеффа. Но я хочу Баца.
Гвин смотрел на нее с подчеркнутой терпимостью. На самом деле ему страшно хотелось пойти на кухню и поболтать со своим любимым телохранителем Филом. Но Гвин задержался — он был так мил с женой. Он был на удивление мил с Деми. Он даже обнял ее. Почему? Потому что теперь все было по-другому. Но что она сделала, чтобы это заслужить?