— Здесь я и умру, — заявлял юный пиарщик на протяжении всего вечера в Денвере. — Боже, я здесь просто не выживу.
В Денвер (а этот город имеет непосредственное отношение к фонду «За глубокомыслие») они прилетели к концу национального съезда книготорговцев, когда пленарные заседания уже сменились вечеринками для широкой публики: эти вечеринки проводили в гимнастических залах, полицейских участках или в шахтах. Вечеринку в честь Гвина Барри и «Возвращенного Амелиора» устроили в цирке. Это был маленький бродячий цирк, но все же в цирке был купол, посыпанная опилками арена, животные, фокусники и акробаты. Предполагалось, что мероприятие пройдет на ура, так как труппа состояла исключительно из мексиканцев, пуэрториканцев, цыган и американских индейцев, и они как раз заканчивали свои гастроли по казино резерваций. Но на самом деле этот цирк внушал отвращение, настолько все здесь было жалким и убогим. Держа пластмассовый стаканчик на бумажной салфетке, юный пиарщик топтался на опилках и повторял: «Я здесь умру». Он грозился вызвать пожарную охрану, санэпидемстанцию и адвоката. И при этом все время повторял: «Я здесь умру». Вид у него был такой, словно он действительно был при смерти. Если иметь в виду, каким старым и больным чувствовал себя Ричард, можно сказать, что он веселился от души.
Все животные были старыми клячами, а у циркачей были тупые и зверские физиономии, и никто из них, похоже, никуда не годился. На улице было холодно, а в помещении — жарко. Из всех щелей тянул холодный воздух Аляски, работали обогреватели. От горячего воздуха работающих обогревателей, сквозившего из всех щелей ледяного дыхания Аляски и медленно плывущих облачков согретого животными газа вас бросало в пот… Когда они только приехали (Ричард это сразу заметил), Гвин был явно настроен весь вечер изображать детское изумление. Но скоро он об этом позабыл и с натянутой улыбкой завел разговор о правах животных и их болезнях.
— Кто финансирует этих клоунов? — риторически вопрошал молодой человек.
Но как раз клоунов в труппе не было.
Когда после неоднократных угроз грязно-белых собачек все-таки заставили перепрыгнуть через обручи в руках дрессировщика, Ричард заметил профессора Стенвика Миллза. Он стоял рядом с деревянными ящиками и баулами, в которых исполнители хранили свои магические жезлы, усыпанные блестками плащи и отсыревшие костюмы. Он разговаривал с Гвином Барри. Гвин отвечал ему, благосклонно склонив голову набок, то хмурясь, то кивая, как если бы он соглашался на какое-то интересное предложение (а его при этом снимали для телевидения). По арене, закончив номер с собачками, расхаживал «матадор» с поднятыми руками и притягательно выпуклыми ягодицами, требуя восторженных похвал публики.
Затем послышался все нараставший рев — почти вопль, — и в свете прожекторов на арену вразвалку вышел мелкий зловонный слон. Был это карлик или больной слоненок, успевший к годовалому возрасту превратиться в развалину? Слон, спотыкаясь, блуждал по арене. Его старательные перемещения должны были согласовываться с отчаянной решимостью пегого пони, скакавшего по кругу с какой-то болезненной однообразностью. Пони, очевидно, был готов так скакать до самого конца, а слон тем временем беспомощно и тяжело переваливался рядом, изо всех сил стараясь понравиться публике. Из глаз у него сочилась черная слизь, на нездоровой влажной шкуре росли пучки волос, вроде тех, что растут вокруг заживающей раны, ломкие и рыжеватые. Если бы этого слона одели в комбинезон, он мог бы сойти за лондонского строителя: добродушного, слегка себе на уме, с пивным брюшком и костистым копчиком, выпирающим на тощем заду.
Ричард увидел, что у него появился шанс.
— Профессор Миллз? — спросил он и многословно представился. — Позвольте узнать, получили ли вы экземпляр нашей рецензии на переиздание вашей книги «Юриспруденция»? Я захватил с собой экземпляр на случай, если встречу вас здесь. Интересная рецензия и к тому же весьма благосклонная.
— О, благодарю, — ответил Миллз. — Я обязательно посмотрю.
По мнению Ричарда, рецензии определенно были хорошей идеей. Американцы не могли знать — они не могли себе даже представить, насколько маленьким на самом деле был «Маленький журнал».
— Меня в особенности заинтересовали ваши мысли о реформе системы наказаний, — сказал Ричард. — Мне нравится ваш, если можно так выразиться, гуманно-утилитарный подход. В сфере, где царит такая неразбериха. Как вы пишете, вопрос заключается в том, действенны существующие меры или нет.
Они продолжили беседу, точнее, говорил в основном Ричард. У Миллза был встревоженный и болезненно-озабоченный вид. Ричард мельком взглянул на прыгавших по арене животных — это были разномастные низкорослые дворняжки. Он был поражен ростом Миллза: для американца ирландского происхождения Миллз был поразительно высоким. Может быть, эта болезненная дрожь была следствием высокого роста: человек всю жизнь таскал на себе свой долговязый остов? На шее у Миллза была легкая шина, похожая на ошейник.
— Просто трудно представить, насколько мы в Англии консервативны. Чуть что — сразу меры устрашения. Изоляция от общества. Разговоров много, но желания что-либо изменить ни у кого нет. Даже самые либерально настроенные представители нашей общественности говорят одно, а… — Ричард как будто колебался, стараясь учесть все требования этикета, равенства или чтобы попросту подыскать подходящий пример. — Взять хотя бы Гвина Барри. Либерал до мозга костей во всех своих публичных заявлениях. Но в глубине души…
— Вы меня удивляете. В своих сочинениях он выглядит безупречно либеральным в подобных вопросах.
— Гвин? О, вы не имеете ни малейшего представления о том, что он говорит в частных беседах. На самом деле он сторонник возврата публичных форм наказания.
Миллз выпрямился, как статуя на постаменте. Ричард в который раз дал себе слово быть осмотрительней.
— А со зрителей взимать плату. Проводить показательные наказания. И к тому же с элементом возмездия. Привязывать к позорному столбу. Публично пороть. Обмазывать дегтем и обваливать в перьях. Сажать на кол и сдирать кожу. Видите ли, он считает, что толпе это не повредит. Побить камнями и даже линчевать…
Тут Ричарда прервали, но не профессор, а очередная попытка книготоргового сообщества освежить выдохшееся терпение публики: по арене беспокойно трусила пара карликовых верблюдов, а может, лам со свалявшейся шерстью. Животные проявляли так мало рвения, что их то и дело приходилось подбадривать хлыстом. Это было скромное приспособление — черный шнур на черной рукоятке. Ничего похожего на оглушительно хлопающие хлысты, какие представлял себе Ричард.
— Вы ирландец, профессор, — сказал он. — Так что вы наверняка знаете об этом случае — помните, когда в торговом центре была заложена бомба. Знаете, что по этому поводу сказал Гвин? Он сказал, что нужно схватить всех известных членов ИРА и приковать их к воротам лондонского Тауэра. Повесить им на грудь позорные знаки, объявить во всеуслышание об их деяниях и призвать толпу излить на них свой гнев. А через пару месяцев, когда их разорвут на куски, бросить на поживу воронью. Да, да. Такой он — дружище Барри.
Ричард мог бы продолжать, но в этот момент на арене начали шумно и торопливо сколачивать туннель из стальных обручей, ведущий к квадратной клетке. Послышалось передаваемое из уст в уста слово «тигр»… Наших собеседников стиснули со всех сторон, причем Ричард старался закрыть своим телом профессора, который, похоже, боялся за поддерживающий его шею «воротник». Они стояли рядом, наслаждаясь, как казалось Ричарду, единодушием, не нуждавшимся в словах. В начале этой зимы (дело было все еще sub judice[14]) Миллз вместе с женой встречал Рождество в своем загородном доме на озере Такоу. В рождественский сочельник на дом Миллзов напала шайка хулиганов, и в течение недели супруги подвергались физическим и сексуальным издевательствам, а их дом был подожжен и разгромлен. Разумеется, профессор прекрасно понимал, что при определении сознательной позиции ученого личный опыт, каким бы страшным он ни был, может быть учтен лишь в статистических данных. Однако Миллзу многое пришлось переосмыслить, впрочем, он был вынужден это сделать еще и потому, что все заготовки к его книге (а эта книга была делом всей его жизни и имела рабочее название «Милосердная длань») были сожжены налетчиками вместе с компьютером и другими предметами, которыми он дорожил. Жена Миллза Мариетта до сих пор находилась в клинике: с самого Нового года она не произнесла ни слова.