— Ну да, это байкеры-нацисты.
— Стойте, стойте. Строительная компания планирует…
— Построить шоссе, которое будет проходить…
— Хочет превратить общину в…
— Химический военный объект.
— В казино.
— В биоинженерный завод. Тут-то мы и ухватим экологию. Так мы подключаем экологию?
— Фабрику, на которой производят животных-мутантов.
— Животных-мутантов?
— Мутантов… свиней. Огромные туши без головы. Или крыс-мутантов.
— Для военных. А Соломон…
— Придумывает…
— Как их одурачить. Стойте, стойте.
Ни в одном из сладчайших видений, навеянных тропической лихорадкой, ни в одном из омерзительно игривых кошмаров бери-бери Ричарду вряд ли бы примерещилось, что однажды киношники захотят снять по роману Гвина Барри фильм. И тем не менее Ричард с Гвином сидели на диване в роскошном сборном домике на территории киноконцерна «Миллениум», на «Студии Эндо», в Калвер-сити, Лос-Анджелес. В общем, Лос-Анджелес встретил Ричарда новым кошмаром. «Возвращенный Амелиор» рассматривался как вариант, но, очевидно, предпочтение отдавалось «Амелиору».
— Да, — подтвердил Гвин накануне вечером в гостинице. — «Миллениум» берется за это. Привет, — добавил он, обращаясь к вошедшему в комнату юному пиарщику. — Но я не хочу, чтобы об этом стало известно прежде, чем будут объявлены результаты «Глубокомыслия».
Молодой человек вопросительно посмотрел на него.
— Люди подумают, что мне это не нужно, — сказал Гвин изменившимся голосом. — Ну, еще бы. Богатая жена, родственница королевы. Два бестселлера. А тут еще это кино.
— И музыкальный клип.
— И музыкальный клип. Они мне покоя не дадут из-за этих киношников. Меня и так уже раз девять спрашивали.
— Скажите просто, что киношники проявили интерес.
— Да, пожалуй, это неплохо. Киношники проявили интерес — это неплохо.
У Ричарда все это до сих пор не укладывалось в голове. Не имеет значения, сколь бездарно произведение искусства, в любом случае оно принадлежит к определенному жанру. А оба «Амелиора» принадлежали к жанру литературной утопии. Есть множество фильмов о неудавшихся утопиях и об антиутопиях, но никто и никогда не снимал фильма о безоблачной утопии, в которой все поголовно все время счастливы. Достаточно вспомнить фильмы о колониях нудистов, вспомнить документальные фильмы, снимаемые в 30-х годах XX века в нацистской Германии, вспомнить строгие каменные лица в кино социалистического реализма, чтобы сделать вывод: утопия в кино — это всегда пропаганда и порнография. Кроме того, «Амелиор» был начисто лишен какого-либо действия, равно как и секса, насилия, конфликтов и драматизма.
Подобные мысли явно не давали покоя трем киношникам, собравшимся в этом бунгало на колесах, чтобы в присутствии Гвина обсудить идеи, которые можно использовать в фильме. Молодые люди были одеты в сложное спортивное обмундирование типа водолазных костюмов. На девушке была юбка из шотландки и белая блузка, и она курила.
— А не лучше ли будет, — сказал Гвин. В такое напряженное время перед самым объявлением итогов «Глубокомыслия» ему ко всему прочему предстояло еще написать сценарий, — если это будет внутренний конфликт?
— Давайте попробуем. Скажем, Гупта — один из них.
— Он — байкер-нацист.
— Нет. Биоинженер.
— Гупта? Стойте, стойте. Соломон…
— Почему все время Соломон?
— Ладно. Абдурраззак.
— Вы представляете, через что нам придется пройти, если это будет Абдурраззак?
— Ладно. Юн-Сяо… обманывает Гупту…
— Лучше не Гупту. Как насчет Юкио?
— Обманывает Юкио? Ты шутишь?
— Ладно. Петра…
— Ладно, Петра.
— Юн-Сяо обманывает Абдурраззака, он говорит, что Петр… один из них.
— Что он — биоинженер.
— Или агент ФБР.
— Стойте, стойте. Гупта ненавидит Соломона, верно?
— Верно. И Абдурраззак тоже. А Юкио ненавидит Юн-Сяо. А Женщина-Орел ненавидит Кончиту. А Падма ненавидит Машу.
— А Барувалуву ненавидит Арнаюмаюка.
— …О боже, чего ради Барувалуву ненавидеть Арнаюмаюка?
— Потому что они гоняются за одним и тем же спонсором.
— Стойте, стойте… Пусть Кончита будет разносчиком мутантной инфекции в Амелиоре.
— …которой она заразилась от биоинженера Петра.
— …у которого шуры-муры с Юн-Сяо.
— …которая передает заразу Юкио.
— …а от него заражается Абдурраззак.
— …у которого интрижка с Женщиной-Орлом.
Когда после непривычно продолжительного молчания Гвина попросили высказать свое мнение, он сказал:
— В «Амелиоре» нет ни любви, ни ненависти.
— Верно, Гвин. Мы обратили на это внимание. Там и так все больны.
— В жестком переплете книга переиздается уже в одиннадцатый раз, — сказал Гвин, пустившись в перечисление достижений «Амелиора» в Западном полушарии. — И все это без любви и ненависти. Возможно, вам стоит над этим подумать.
— Любовь и ненависть должны быть, Гвин. Даже если ради этого придется затушевать этнические различия… и сделать их всех американцами.
— И отказаться от болезней. Любовь и ненависть обязательно должны быть. Мы думаем, что это важно.
— Мы так думаем.
— Да, мы так думаем.
— Раз уж мы заговорили о том, что считать важным, — сказал Ричард, который уже собрался уходить (Гвин оставался с ними обедать), — то можно мне задать один вопрос? Там, внизу, я заметил большой мусорный бак. И на нем такую маленькую бумажку «Заботливая кубышка». Что такое «Заботливая кубышка»? Она выглядит точь-в-точь как большой мусорный бак.
— Ах, это. Это Заботливая кубышка. Заботливую кубышку поставили после землетрясения, чтобы…
— После беспорядков.
— Ну да, после беспорядков. Заботливая кубышка предназначена для того, чтобы служащие… складывали в нее продукты и теплую одежду для…
— Для тех, кто нуждается.
— Спасибо, — сказал Ричард.
На пути к дверям он прошел мимо третьего исполнительного продюсера, который сказал, нахмурив лоб:
— Так вот это для чего? А я-то думал, что это просто большой мусорный бак.
Пока женщина на вахте вызывала ему такси, Ричард смог хорошенько разглядеть Заботливую кубышку. В ней действительно валялся старый шарф, носки и несколько пакетов с печеньем и хлопьями, наполовину заваленные мусором, который туда бросали служащие, не знавшие о том, что это Заботливая кубышка. Ричард теперь знал. Его самого постоянно одолевали заботы. Он то и дело думал о чем-то, его постоянно что-то беспокоило. Пройдет еще несколько лет, подумал он, и мне, возможно, придется проводить много времени, заглядывая в Заботливые кубышки и беспокоясь об их содержимом.
Вернувшись в гостиницу, он позвонил в «Лейзи Сьюзен». Само собой, в наличии по-прежнему был один экземпляр его романа.
Во время поездки Ричард заботился о своем здоровье. К примеру, он каждый вечер тщательно следил, чтобы количество выпитого спиртного ни на миллилитр не превышало той дозы, от которой у него откажет печень. Ричард почти не забывал принимать витамин С, пока тот у него не закончился. Да, еще — Ричард стал меньше курить, или, скажем, его курение теперь носило иной характер. Эти ограничения, малоподвижный образ жизни, кондиционированный воздух, которым вынуждены дышать современные путешественники, трехразовое питание: обильная и не очень полезная пища — все это компенсировалось его частыми спринтерскими забегами в туалет и бессонницей. Но в Лос-Анджелесе Ричард определенно распустился. Ему приходилось предпринимать нечеловеческие усилия, чтобы заставить себя не думать о будущем, и это отнимало у него массу сил.
Все говорили, что Гвину нужно смотреть на вещи проще и решительно оградить себя от давления, так или иначе испытываемого преуспевающими романистами. Однако Гвин и выглядел, и вел себя как ходячий генератор энергии, он по-прежнему во всем полагался на молодого человека по связям с общественностью и даже поощрял его. Когда у Гвина не было интервью где-нибудь в другом месте, Гвин Барри в белых теннисных шортах и черных сандалиях давал интервью прямо у бассейна. Иногда на интервью его сопровождал молодой человек по связям с общественностью, а иногда (Ричард знал по меньшей мере о двух подобных случаях) — Одра Кристенберри, молодая киноактриса, и ее юный пиарщик, или ее агент, или агент ее агента. В любом случае этот молодой человек распоряжался жизнью Одры, точно так же, как жизнь Гвина была подчинена указаниям его пиарщика. Одра во всеуслышание заявляла, что она большая почитательница Гвина и его творчества, и ее прочили на роль Кончиты в «Амелиоре». Ричард сказал Гвину, что Одра не похожа на Кончиту. Она уже больше не была девчонкой-сорванцом из Монтаны. Полгода, проведенные в Голливуде, превратили Одру в искусственное создание, призванное услаждать мужские взоры, в то время как Кончита из книги была девчонкой-сорванцом, в соломенной шляпе, грубых штанах на лямках, имела талант садовода и больные легкие.