Блохин не согласился со стариком, но не обиделся.
Жить мысленно в будущих веках ему показалось почетным. Он продолжал посвящать Павла Александровича в подробности своих проектов. Старик с усмешкой развенчивал его идеи, но неизменно приглашал на следующий выходной.
Вероятно, ему нравились не проекты Блохина, а его петушиный задор, задор молодости. Со временем Радий Григорьевич стал у нас своим человеком, дневал и ночевал, ходил в оранжерею, слушал, как дед диктует воспоминания, а за столом рассуждал об орбитах, наклонах, периодах и эксцентриситетах. Даже мама, не выдержав, возмутилась как-то за обедом:
– Радий Григорьевич, все-таки неприлично – сидите рядом с дамой, хоть бы словечко вымолвили человеческое! Я же ничего не понимаю.
Блохин смешно прижал руки к груди.
– Катерина Кимовна, простите великодушно, это не грубость, а несчастье. Всю жизнь меня не понимают. Впрочем, люди вообще не понимают друг друга.
Это была его любимая теория – люди не способны понять друг друга. Женщины не понимают мужчин, взрослые – детей, люди искусства – техников, а глазное – специалисты не понимают неспециалистов.
– Эк тебя ущемили в Межпланетном Комитете! – посмеивался дед. – Я же понял.
– Нет, и вы не поняли, – настаивал Блохин. – Вы не поняли, что проект надо разрабатывать немедленно.
– А я объяснял, почему не надо. Стало быть, ты не понял меня.
Одно время Блохин прилетал к нам каждый выходной, потом исчез месяца на два и неожиданно появился утром в будний день.
Он нарушил священные часы диктовки, вбежал в кабинет и закричал, едва поздоровавшись:
– Павел Александрович, прошу, оторвитесь на минутку!
Дед нехотя выключил стенографистку, Я был недоволен еще больше: Блохин прервал нас на подходе к Нешуну.
– Новый проект? – спросил дед терпеливо.
– Никаких проектов! – воскликнул гость. – Я дал зарок – ни единого проекта. Просто несколько вопросов к вам как к специалисту.
– Пожалуйста, – сказал дед. – Я отвечу, если сумею.
– Вопрос первый, – начал Блохин. – Возьмем для примера сферу с радиусом в пятнадцать световых лет. Сколько в этом пространстве звезд, похожих на Солнце?
Дед пожал плечами:
– Мой правнук мог бы ответить на этот вопрос. Таких звезд четыре: Солнце, Альфа Центавра, Сириус и Альтаир. Можно считать и пять, потому что Альфа Центавра состоит из двух солнц. У Сириуса и Альтаира тоже есть спутники, но это не солнцеподобные звезды, а «белые карлики».
– Отлично! – воскликнул гость, словно экзаменатор, получивший правильный ответ. – Четыре или пять не составляет разницы. Теперь второй вопрос: сколько в том же пространстве малых солнц, меньше нашего раз в пять–десять, – субкарликов и карликов?
– Сорок четыре, – ответил дед. – Но вы же сами знаете.
– Вопрос третий, – продолжал Блохин, – сколько в том же пространстве совсем маленьких звезд, которые меньше «красных карликов» раз в десять и раз в десять больше Юпитера? Сколько их – четыреста, четыреста сорок, пятьсот?
– Ни одного, – сказал дед. – Таких нет совсем если не считать предполагаемых спутников солнца Лебедь и прочих…
– Почему нет? – закричал Блохин. – Нет совсем или мы не знаем таких? Вот в чем проблема. И, чтобы прояснить ее, я продолжу вопросы. Какова температура солнцеподобных звезд? Пять–шесть тысяч градусов и выше. – Он уже сам себе отвечал, увлекшись. – Какова температура малых солнц – «красных карликов»? Три–две тысячи градусов и меньше. Какова температура тел промежуточных между звездами и планетами? Видимо, выше, чем у планет, и ниже, чем у звезд, – от абсолютного нуля до тысячи градусов. Среди них должны быть тела тусклые, еле светящиеся, совсем темные: инфракрасные звезды, радиозвезды.
– Я должен напомнить, что инфракрасные звезды известны астрономам, – возразил дед.
– Смотря какие, – парировал Блохин быстро. – В середине XX века было известно около двадцати.
Известны гиганты, карлики слишком малы. Известны звезды с температурой в тысячу градусов, но не в плюс тридцать. При температуре плюс тридцать излучаются волны длиной восемь–двенадцать микронов. Такие лучи фотография не берет. Такие лучи вообще трудно увидеть, сидя на Земле. Ибо Земля наша, и воздух, и мы сами излучаем такие же лучи. Мы живем в море инфракрасного пламени. Разве можно, сидя в пламени, заметить свет далекой звездочки? Все равно, что заниматься астрономией, сидя на большом Солнце под ослепительным протуберанцем. Есть такие тела, но мы не пытались их найти, поэтому и не нашли. Надо искать, Павел Александрович. Кто не ищет, тот не находит.
Я восстанавливаю этот разговор по запискам деда.
Тогда я не запомнил, потому что не понял. Впечатление у меня было такое: опять пришел этот несдержанный человек, назойливый, как муха. Дед слишком вежлив, чтобы прогнать, терпит, слушает. Но он великан. Отмахнется, и муха будет раздавлена. Ну-ка, дедушка, встань, скажи веское слово! Молчит почему-то. Что с тобой, дедушка? Почему ты не проявил свою силу? Мне, твоему внуку, обидно.
Уже Блохин замолк, смотрит выжидательно и беспокойно. А дед все расхаживает по комнате, бурчит себе под нос:
Между охладевшими шарами,
Человеку чуждыми мирами…
– А ведь это любопытно, Радий, – говорит он вдруг. – Мир навыворот, планета с подогревом изнутри. Все не так, как у нас. Жизнь есть там, как ты думаешь? А высшие формы? Могут высшие формы возникнуть в вечной тьме?
И вдруг расхохотавшись, хлопает по плечу Блохина: