У автомата-ракеты полезный груз – двести кило. Спустить батисферу она сможет, поднять не сумеет.
«Ничего не поделаешь, – говорит Павел Александрович. – Человеку невозможно вернуться».
Айша первая поняла, о чем идет речь:
«Если вы хотите сами…»
«Да, я хочу, – прервал ее ваш дед. – И перестаньте махать руками, выслушайте спокойно. Вы, Айша, утверждали, что меня опасно усыплять, что я после каждого сна рискую не проснуться. Вероятно, вы будете настаивать, чтобы я дежурил беспрерывно все четырнадцать лет подряд. Сейчас мне девяносто пять лет. Нет никакой гарантии, что я доживу до Земли. И даже если доживу, что меня ждет там? Беречь здоровье, глотать лекарства, подметать дорожки на даче, подстригать кусты? А я старый космач. Мы, космачи, живем и умираем в пути, на небесных дорогах».
Юлдашев сказал: «Ненужная жертвенность. Надо возвращаться на Землю докладывать…» – «Следующая экспедиция будет оборудована», – сказал Толя Варенцов. И Айша брякнула напрямик: «Мы вас не пустим, это преступление».
А он ей: «Вы пропитаны медицинскими предрассудками, Айша. Вам кажется, что человек имеет право умереть только от болезни, после официального разрешения врача. У нас, космачей, свой счет жизни. Мы измеряем ее открытиями, не годами. В сущности, моя биография кончится, когда мы повернем к Земле. Так и будет написано: «Открытие Инфры В – его последнее достижение»; Понимаете: последнее! Инфра В – мой предел, моя вершина. Я даже не узнаю, есть ли тут жизнь, в океане Инфры. Ведь следующая экспедиция вернется на Землю лет через сорок, не раньше. Я написал свою последнюю строку и прочел последнюю страницу. Так дайте же мне взять еще одну вершину, дайте прибавить сорок лет, заглянуть в научные известия будущего века. Дайте мне сделать полшага за свой предел!»
– И вы пустили старика? Никто не вызвался взамен? – крикнула Марина.
Что стало с моей скромницей?
Блохин даже не поднял глаз.
– Толя Баренцев привстал, хотел было предложить себя – Галя ухватила его за рукав. Я настаивал на своей кандидатуре. Но Павел Александрович не принял. «Я решил, – сказал он. – И не тратьте время на пустые споры. Приказываю начать подготовку к спуску».
– И вы, конечно, согласились, – не утерпел я.
– Мы убеждали его две недели, – сказал Блохин. – Все время спорили, пока шла подготовка. Там много чего надо было приспособить в батисфере. Мы конструировали и уговаривали. В конце концов Павел Александрович запретил споры. «Отвлекаетесь, – сказал он. Тратите время, вместо того чтобы все продума1ь, и мне мешаете продумывать».
Он действительно все предусмотрел. Оставил нам подробнейший наказ на весь обратный путь. Все объяснял дотошно, спокойно, как будто хозяйство сдавал по описи. Письма написал прощальные друзьям на Землю. Катерине Кимовне передал поклон. Павлика велел поцеловать в макушку. Забыл, что я не дотянусь. Для нас, космачей, земное время останавливается, мы помним Родину, какой покинули. Велел поцеловать. А так ничего не завещал. «Если бы парень пошел в космос, – сказал он, – я бы его направил. А в земных делах Катерина лучше меня разбирается».
В последний вечер распорядился устроить прощальный ужин. Сам составил меню. Поставили любимую пленку – хроникальный фильм «На улицах Москвы». Потом музыку – девятую симфонию Бетховена дед ваш любил. Такая она бурная, к борьбе зовущая. Шампанское пили. Это целая проблема – в невесомой ракете пить шампанское – оно норовит в воздух уплыть. И пели песню хором. Нашу песню, дорожную:
…Может быть, необходима вечность.
Чтобы всю изведать бесконечность, И до пели не сумев дойти, Капитан покинет нас в пути…
Айша плакала, и Галя плакала, и Толя все отворачивался, носом шмыгал. А я охмелел немножко и спросил, осмелился: «Неужели вам не страшно, Павел Александрович?» А он мне: «Радий, дорогой, конечно, страшно, и больше всего боюсь, что зря я это затеял. И не увижу я ничего, только черную воду…» А. я за руки его схватил:
«Павел Александрович, ведь и правда, может, нет ничего. Отмените!»
– Отменил? – вздохнула Марина.
– Магнитофон у вас есть? – спросил Блохин сухо.
И несколько минут спустя из тихого шелеста ленты возник знакомый голос. Словно и не было десятков лет и десятков миллиардов километров Я почувствовал себя мальчишкой, забившимся в угол дивана. Как и в детстве, хрипловатый бас, старательно выговаривая звуки, диктовал очередную главу воспоминаний.
– …Выключил прожектор, – сообщал дед. – Тьма не абсолютная. Все время зарницы или молнии, короткие и ветвистые. При вспышках видны тучи, плоские, как покрывало. На Юпитере такие же. По краям барашки. Воздух плотный, и на границах воздушных потоков короткие вихри.
– Не самое начало, – пояснил Блохин. – Но там, впереди, все время помехи.
Голос деда то и дело прерывался раскатистым грохотом, улюлюканьем, свистками, завыванием. Как будто бесы плясали вокруг обреченного, радуясь добыче. А дед спокойно рассказывал свое:
– Ниже воздух прозрачнее. Вижу море. Лаково-черная поверхность. Невысокие волны, как бы рябь. Падаю медленно, воздух очень плотный. Держу палец на кнопке, то включаю, то выключаю прожекторы. Тяжесть неимоверная, пошевелиться трудно, как на ледниках Инфры А. Даже языком двигать тяжело.
И вдруг радостный возглас:
– Птицы! Светящиеся птицы! Еще одна и еще. Три сразу! Мелькнули и нет. Разве телевизор заметит такое? Тут нужно глазами ловить. Успел увидеть. Голова круглая, толстое туловище. Крылышки маленькие, трепещут. Пожалуй, похожи на наших летучих рыбок. Может быть, это и есть рыбы, а не птицы. Но летели высоко.
Сильный плеск. Пауза.
– Шум слышали? Это я в воду вошел. Здорово ударился. Даже колени хрустнули. И позвоночник болит. Впрочем, не имеет значения. Выключил свет. Привыкаю к темноте.