Горчик усмехнулся, потирая колено и сутуля плечи.
— И каждую ночь она выпивала бутылку шампанского. Или вина. Или — две. Я сперва не врубился. Ну, три дня, ладно, ну, неделю. Но время идет, а у нее ритуал, типа. Койка, значит — с вином. И главное, утром, что огурец, глаза подмазала, нарядилась и снова в бой. За неделю как старикам вертаться, мы с ней поссорились, прям, сильно, вдрызг. Она домой позвонила, поздно приду, Сережик, будете с Лелькой гулять, купи вина, а то я не успеваю. Ну, ладно. Приехала уже ночью. А я не купил. Говорю, Лен, да ладно. Ну, все хорошо у нас. Без вина.
Инга сидела, и ее нога касалась Сережиного бедра. Все время хотелось ногу отодвинуть. Но боялась — заметит. Сидела молча, стискивая зубы. Не останавливала.
— А она как та кошка, глаза узкие, лицо побелело, как мел. Та-акими словами меня… Развернулась и ушла. Блин, ушла, сына бросила, на меня, чужого, считай мужика. Ну я не спал, не привыкать. Утром вернулась, опухшая, юбку порвала где-то. И сразу в комнату, и там слышу, в шкафу пошарилась, и глотает. Я думал, еще отравится. А у нее оказывается, в ботинках там, в туфлях всяких сныкана упаковка пива. Большие банки. На опохмел. Тут я и понял, что плохо все. Совсем плохо. Сели поговорить.
Серега коротко рассмеялся.
— Я сел. А она не стала, смотрит сподлобья на меня, руки скрестила. Я рот только открыл, и отрезала, сама знаю, что скажешь, все вы одно говорите. Достали. И дальше уже чисто как все алкаши. Да как захочу, брошу сразу. Да не суйся. Да ты моих проблем не знаешь. Ну и еще, работа мол нервная, нельзя мне без допинга. Ляля, я сам алкоголик. Прости. Я все эти песни знаю, и до нее их пел. Ну и после тоже. Выслушал, встал и говорю, ладно, вернется Иван, да я поеду. Нельзя мне с тобой. Она усмехнулась и ушла. А мне ж еще — два месяца торчу без работы, вроде я кухарка и нянька. Гуляю мальчика в парке, да смотрю, чтоб кушал. Осточертело. Думаю, пора. Но неделю последнюю все было тихо. Пила да. Но понемногу. Она сильная, по ней сразу и не видно. Только становилась такая — чисто ураган. И мне… нравилось это мне.
— Не извиняйся, ладно?
— Да. Ну вернулись старики. Свежие, довольные, с рассказами. В кухне стол, вечеряем, Иван смеется. Лика плачет, от счастья, что все обошлось. Я киваю, конечно. И тут Ленка встала и говорит. А вот мол, у нас с Сережей важное известие для вас, милые мама-папа. Ой, думаю, бля. И все им выложила. Мы мол, теперь вместе спим, и хотим вместе жить. Инга, если б не Иван, я б ее стукнул. Как раз за Ивана! Сижу, и глаз поднять не могу. Думаю, сказать, ах ты стерва, так Ивану вдруг сердце схватит опять? Только и мыслей — ой, бля…
А Лика рассердилась сперва. А после заплакала. Я говорит, и не думала даже, мне все кажется, что Сережику семнадцать. А я и глаза на нее боюсь поднять. Ленка к отцу подошла, обняла его и целует. Пап, ты же хочешь, счастья нам, пусть даже не на всю жизнь. Ну и он крякнул, та сами и решайте. И как-то закашляли все, зашевелились, на меня стали смотреть, вежливые, мол, ждем и твоего слова, Сережа Горчик. А что я скажу? Что? Кивнул. Ленка уселась, за руку меня взяла и стала планы рассказывать. Что будем квартиру снимать, в этом же доме подруга ей подогнала двушку. В сентябре Лелик в школу, а мне уже место есть, помощником художника-оформителя. Заодно и поучусь, значит, а если не хочу этой работы, то найдем или сам найду. В общем, по ее словам все верно и все логично. Если конечно, забыть, что разок в неделю с дома мешок пустых бутылок я выносил. Ляля моя, я сидел там и думал, вот сейчас спать все пойдут, а мне бы ей сказать ночью — я тебя, Ленка, убью, зараза такая. За коварство твое. Или погрозить — будешь квасить, придушу! Но после Ромалэ, как я мог словами такими? Говорил я их уже. И все так кончилось, всю жизнь переломало.
…Ушли мы с ней в спальню. Она на колени кинулась. Передо мной. Руки целует. Смеется и плачет, а ведь за ужином и не пили вовсе. Ты говорит, свет мне в окне, никого не хочу, и буду слушаться. Вот что хочешь, скажи, сделаю. Сейчас прям. Спать на полу буду, возле кровати. Ударь, хочешь? Я руку убрал, а она стоит внизу, лицо запрокинула, ждет. Я ее поцеловал. Она как, ну я не знаю. Вроде правда, ураган, чего захочет, и всех увлекает, и кажется — я сам так захотел.
Вот эта зима первая, она там была самая нормальная у нас. Ленка держалась. Я работать пошел, дядька оказался золотой, хотя и бухал сильно, научил меня всему. Рисунок, и как с разным инструментом работать. Шабашили мы с ним по заказам. Панно, скульптуры, клубы еще оформляли. Мне нравилось. С Лелькой дружил хорошо. А потом все кончилось. Стала Ленка приходить бухая. Говорить без толку, огрызается сразу. После плачет. После клятвы дает. Потом вроде смирная такая, а гляжу, вечером или в выходной, на глазах прям косеет. Стала по-тихому пить, принесет бутылку, спрячет. И набирается, уже не надо ей ни спальни, ни секса, глаза рыскают, а лицо плохое такое, вроде ждет, щас я ее стукну. И заранее уже в стойке. Короче, не жизнь, а так, то ад, то вроде мирно, а потом снова все падает, ломается. А главное, в перерывах все та же Ленка, понимаешь? Вот это самый ужас был. Красивая, глаза зеленые, блестят, смеется, она своей этой силой кого угодно в себя влюбить могла. Все ее любили, и соседи и даже дворники, та все.