— Что? — закричала она, смеясь.
— Ничего! — Сережа обхватил ее сзади, укладывая подбородок на плечо, фыркнул, отплевываясь от волос, — слушай уже!
— Да!
Толпа на песке ритмично двигалась, в такт подымая руки и запрокидывая цветные смеющиеся лица. На большом экране медленно сменялись кадры. Инга знала их все.
Пологие ковыли, приминаемые сильным ветром.
Железная пчела-плотник с прозрачными черными крыльями на скипетре желтого коровяка.
Облака над широкой степью, подкрашенные вином заката.
Шары перекати-поля, летящие по коротким стеблям полыни.
Прозрачная вода — с обрыва, полная морских трав и сбоку — рыбацкие сети, растянутые меж ставниками.
И вдруг. Она засмеялась, крепче прижимая к себе Сережины руки.
Стела с Морским воином и его Волной, и под ногами Ивана — россыпь степных цветов.
Старый Гордей с сетью на жилистых коленях, коричневых в яростном белом солнце.
И… Она обернулась поцеловать парадно выбритую щеку за своим ухом — под нависающей травой обрыва — расчищенная плоскость желтого камня. На ней — в прыжке, в обороте, большая смеющаяся губастым ртом рыба, с искрами по тугой чешуе.
— Похожа! — снова удивилась она, целуя и крича ему это, — как ты так? Смешная и — похожа.
— Рыба-Инга, — согласился Сережа, качаясь в такт ее движениям. А она покачивалась и притопывала, послушно следуя движениям черных тонких силуэтов, на возвышении перед экраном. Девочки ритмично изгибались, поднимали и опускали руки. Вдруг вскрикивали гортанно, и смеялись, когда толпа радостно ревела в ответ.
Чуть сбоку, за диджейским пультом колдовал Димка. Манерно вздымал угловатые руки, и, откидывая голову, ни дать ни взять дирижер перед симфоническим оркестром, опускал их на очередной диск. Снизу подбежал кто-то, крича неслышное. Димка, пригнувшись, выслушал, развел руками, мол, я везде нужен. Махнул в толпу и спустился, уступая место широкоплечей быстрой фигуре.
— О-о! — заорала Инга, — О-оум! — ум-ум!
— О-о-о! — подхватила толпа, — О-ум, О-оум!
Олега раскланялся и, не медля, приступил.
— Важничает! Хуже чем Димка, — смеялась Инга, а Сережа переспрашивал, тоже смеясь.
Станцевав еще одну песню, с подиума спрыгнула Нюха, сверкая и блестя, пробилась через танцующих.
— Ох. Инга Михална, а я можно украду Сережу? На чуть-чуть!
— Так он же… — Инга хотела сказать, не умеет ведь, и, смеясь, развести руками.
Но Сережа поцеловал ее в щеку. И вышел, беря Нюху за локоть.
Они танцевали так, что толпа потихоньку расступалась, образуя круг, исчерченный светом. А Инга с изумлением и маленькой ревностью стояла, глядя, как ловко Горчик подхватывает падающее на руки девичье тело, как быстро, перебрав руками по худенькой спине, вздергивает, ставя перед собой, и вдруг отпускает, держа за кончики пальцев, расправляет плечи, делая нужный шаг и оказываясь за спиной Нюхи. Светлые волосы меняли цвет, яркие пятна бежали по расстегнутой рубашке и легким джинсам, а лицо улыбалось, будто подшучивая над самим собой и над тем, что делает. Вот скорчил свирепую рожу, оскалился, приближая к себе, и девочка послушно перегнулась через его сомкнутые руки, показывая Инге запрокинутое лицо и свешенные кудрявые волосы. Снова подхватил под спину и четко поставил рядом с собой, как раз с последним аккордом.
Толпа радостно зашумела, захлопала, ревя и смеясь.
Инга улыбалась, а внутри уже привычно больно тянуло. Вот и еще что-то, чего не было, и чему научился без тебя, Михайлова. Наверное, это московская Ленка, она ведь там, в клубе, наверное, они ходили вместе.
Сережа обнял ее, тяжело дыша, чмокнул в ухо, прижимая к себе, будто боялся — убежит.
— О-о-о! — сказала Нюха, — вот это да! Супер. Я побегу, там Олежка, он заревнует, конечно. Надо срочно его, как Сережа вот. Поцеловать.
Инга прижалась крепче. Конечно, она спросит. Потом. Еще сто ночей или тыщу им рассказывать другу другу. Ей проще, она писала ему. И уже год, приходя с работы, он садился за стол, и открывал теперь уже свой электронный ящик. Читал. Не каждый день, но часто. Она просыпалась и видела, сидит, плечи очерчены бледным светом монитора. Иногда опускает голову. Или тихо идет мимо нее, курить во дворе. Тогда она закрывала глаза и старалась угадать, что его опечалило. Боялась, вдруг написала в сердцах, каких-нибудь глупостей. Или что злое. Но ни разу не села рядом, чтоб заново объяснить, или что-то поправить. Пусть спрашивает сам. Она ответит. Всегда — правду…
— Устала? — Сережины губы щекотали ей ухо. Руки лежали на животе под грудью.