— А ты?
Они шли мимо маленького кладбища, на беленых оградках сидели толстые вороны, глянцевые и нахальные. Следили бусинками глаз, но как только Инга поднимала камеру, снимались, топырили крылья перьями, как черными пальцами, и перелетали за тонкие стволики деревьев.
— В смысле? Что я?
— Так и будешь одна куковать? — поддавая ногой клубок ржавой проволоки с пластмассовым цветком, Олег засмеялся, — у меня пацаны на работе фотки твои увидели, а чо, сестра да, а познакомь!
— Вот и познакомил бы. Предамся разврату с малолетками.
— Мам! Фу!
Он протянул длинную руку, Инга отдала камеру. И Олег, пятясь, щелкнул несколько раз, как она идет, мягко ставя сандалии на примятую золотую солому тропинки. Улыбнулась в камеру.
— Завтра приезжает Виола, ну, ты помнишь.
— Угу, еще бы. Натахина мамаха. Уй-ой, мы та-акие ста-аличные штучке! Хорошо, я сматываюсь в Щелкино, на Казантип.
— Ладно. Хотя остался бы. Так вот. Мне Виолка сто лет назад сказала, как ты жить будешь с мужиками-то, они же от правды, как мухи дохнут. Ну вот. Оказалось, так и есть.
Камера снова ткнулась в ее руку. И принимая ее, Инга сжала на пупырчатых выступах горячие пальцы, слушая сына.
— А отец? Мой отец. Он тоже, не смог с тобой? Чего молчишь?
— Олега. Ну чего ты? У меня день рождения, праздник, е-мое. А тебе надо испортить? Настроение мне испортить?
Ждала, что сын, как обычно, выставит перед собой ладони, скажет примирительно, ладно, проехали. Но тот молчал, глядя перед собой. И уже идя на попятный, Инга жалобно спросила:
— Тебе что, плохо с нами? Ну да, бабы, Вива, я, да еще Зоинька наша. Но зато Саныч! Ты с ним сколько рыбы повыловил. И вырос отличным же мужиком.
— Ну, я ж имею право знать. Хоть что-то! А ты мне все время, потом, Олега, потом. Когда потом-то?
— Не ругайся. Я тебя люблю.
— Я тоже!
Шли дальше молча, похожие, как брат и сестра, Инга ниже на полголовы. Олег шагал широко, и она, устав, тронула его локоть, придерживая.
— Жарко, — сказал он, — купаться идем?
— Да. По тропе за крепостью спустимся.
Мальчик кивнул. И дальше шли молча, мелькая икрами над вениками сизой полыни. Инга замедлила шаги, пристраиваясь в затылок. Мальчик повел плечами, показывая — знаю, снова глядишь. И ничего не сказал, замурлыкал какую-то песенку.
Инга шла, снова пытаясь хоть что-то увидеть в нем такое, что, наконец, позволит сказать, не солгав, об отце. Но все в нем или уводило ее к рассказам Вивы, — к той фотографии, где стояла она с Олегом. Или замыкалось на ней самой, быстрой смуглой женщине, темной девочке Инга, только в мальчиковом варианте.
«Да хоть бы глаза у одного из них были другого цвета. А то — серые, у обоих…»
Он был прекрасен, ее двадцатилетний сын. Вырос в любви, и это сделало его свободным, быстрым и ловким. Внимательным к своим женщинам. И девочки таяли от того, что мимоходом слету угадывал любые желания, знал, чего им — девочкам, надо. Как ему сказать, что отцов может быть два? Нет, к такому признанию Инга была не готова.
Обрыв за крепостью был не слишком высок, но под ним вода качалась, вскидываясь на мокрую отвесную стену. Прыгала и отваливалась, срываясь. Тропа ныряла в пролом среди неровных скал. Олег ступил вниз, вытягивая шею. Махнул матери рукой.
— Пошли! Покажу, где с пацанами прыгали! Там камни внизу, в воде.
Инга встала на краю обрыва, заглядывая в воду. Тут намного ниже, чем на скалах в Оленевке. Но все равно, высоко. И мрачно. Солнце чуть сдвинулось в сторону степи, и обрыв кинул темную тень на глубокую воду.
— Давай, мам! Слезем на камень, там солнце. А под ним та-акой песочек на глубине!
Он хватался за края камней, спускаясь по крутизне. Оглядывался, протягивая ей руку.
— А сверху ты прыгал? — шум воды заглушал слова.
— С обрыва? Не. Страшно, мам. Я чето боюсь, оттуда.
Его рубашка уже белела в самом низу. И Инга тоже стала спускаться, оглушенная прыгающим шумом. Боится… А Сережка не боялся.
Спрыгнула с тропы на узенький каменный карниз. Прижалась к стенке, чтоб вода не замочила сандалии. Олег улыбнулся, блестя серыми глазами.
— Но знаешь, если б на спор. Я прыгнул бы. На что спорим?
— Ну, тебя! Не надо!
Он подал ей руку, вместе перелезли на горбатую спину большого валуна, с него — на другой, что круглился дальше, вылезая на жаркое солнце. И там, в блеске воды, яркого света и в непрерывном разговоре волн, Олег стащил шорты, кидая их на рубашку. Затанцевал босыми ногами по теплому шершавому камню.
— А-а-а-а, какой кайф! Ща прыгну! Мам, ты что, ласточкой так и не умеешь? Научить?