Ханс Кристиан Браннер
Ингеборг
Когда Рут вернулась со двора домой, на круглом обеденном столе стояла зажженная свечка, а возле ее тарелки лежали коробка цветных карандашей и альбом с картинками для раскрашивания, хотя было еще только двадцать третье декабря.
– Мама! – крикнула Рут и запрыгала. – Мама, мама, мама!
В альбоме было множество нарисованных тонкими линиями картинок, которые девочка могла сама раскрасить. Рут села и начала перелистывать альбом. Глядя на кролика с длинными ушами, она подумала, что кролик должен быть коричневым с беленьким коротким хвостиком, с белыми лапками и с блестящими черными глазками. А вот кукла! У куклы будут, как и у Ингеборг, светлые волосы, нежно-розовые щечки, глазки словно незабудки и красное платье.
– Кушай, – сказала мать.
Но Рут никак не могла оторваться от альбома: в нем было, наверное, сто картинок. А еще ей подарили восемь цветных карандашей. Девочка наполовину вытянула их из коробки, сосчитала и стала разглядывать: есть и коричневый, и черный, и зеленый, и синий, и желтый, и фиолетовый, и темно-красный, и ярко-алый…
– Мама, – спросила Рут, – сколько часов еще осталось до Сочельника?
– Немного, – ответила мать, – кушай да ложись-ка спать, вот время скорее и пройдет.
Но Рут почти не могла есть, а уж уснуть и подавно не сможет – это она знала. Осталось еще так много-много часов. Девочка болтала ногами и никак не могла успокоиться. У нее даже живот заболел от нетерпения. Подумать только, как много часов еще осталось!
– Ма-а-ма, ма-а-ма, ма-а-ма, – затянула она и чуть не заплакала. Все-таки Рут согласилась пораньше лечь в постель. Хорошо лежать
в темной комнате и думать. В темноте лучше думается.
– Мама, – спросила она, когда мать наклонилась над ее кроватью, – мы пойдем завтра на площадь Ратуши посмотреть большую елку?
– Наверно, пойдем, – ответила мать, – если успеем. Мне нужно дошить платье, оно должно быть готово к Рождеству.
– А ты не можешь шить его ночью, мама?
– Конечно, могу. – Мать улыбнулась, и Рут поняла, что они успеют. К матери приходили такие сердитые дамы, и она никогда не знала,
успеет ли кончить работу, но всегда успевала. Она просто сидела по ночам и успевала.
– Мама! – Рут подпрыгнула на кровати, притянула к себе голову матери и потерлась о ее лоб, нос, щеки. Ощутила запах комнаты, запах тепла и всевозможных платьев. Она любила этот запах.
Было почти совсем темно, только из-под двери пробивалась полоска желтого света. Мать сидела в другой комнате за большой ножной машиной. Рут нравилось лежать в темноте и слушать шум швейной машины. Машина пожужжит-пожужжит и остановится, потом опять жужжит. Вот там стало темно, мать держала что-то перед лампой, потом она начала потихоньку напевать тем удивительным голосом, который у нее появлялся, когда она шила по ночам. Значит, мама думает, что Рут заснула, – девочка беззвучно рассмеялась, – а ведь она не спит и все слышит. Она нырнула под перину и смеялась так, что чуть не задохнулась.
– Завтра Сочельник, – прошептала девочка.
Очень хотелось поболтать ногами, пришлось подтянуть колени к самому подбородку и обхватить ноги руками. Нет, больше она не может выдержать. Ей нужно с кем-нибудь поговорить. Она нащупала в темноте Ингеборг, лежавшую на стуле возле кровати, потрогала ее голову, нос, твердые фарфоровые локоны и положила куклу к себе под перину.
– Послушай, завтра Сочельник, – начала Рут и все-таки заболтала ногами.
Это Ингеборг прекрасно знала. Она лежала тихо и, не открывая рта, задала лишь один вопрос. Спросила о елке.
– Да, у нас есть елка, – ответила Рут. – Знаешь, я не думала, что она будет такая большая. Мы ее купили совсем маленькую, другие елки были в два раза выше. А теперь у нас в комнате она стала такая большая, и когда стоишь под ней, то кажется, будто она поднимается до самого потолка. Но ты увидишь ее только завтра, когда на ней будут свечи, двадцать свечей, сто… – шептала Рут, болтая ногами.
Ингеборг лежала тихо.
– Расскажи еще, – не открывая рта, сказала она.
– О чем же еще, о большой посылке от родственников из Ютландии? Мне кажется, я знаю, что там есть для тебя. Но не скажу. В прошлом году тебе подарили кровать, а в этом году подарят что-то другое – никогда не угадаешь! Это нужно для того, чтобы есть. Нет, не скажу. Попробуй угадай!
Ингеборг почти догадалась, и девочке пришлось зажать ей рот пальцем.
– Молчи! Знаешь, большая елка на площади Ратуши поднимается до самого неба. На ней сто тысяч миллионов свечей! Завтра мы пойдем туда смотреть на нее. Только нужно, чтобы пошел снег, чтобы завтра везде был снег и лед на окнах, цветочки и елочки изо льда. И нужно лежать, не спать и думать об этом, а то ничего не будет. Нужно не спать всю ночь…
Но, наверно, Рут заснула, потому что все вокруг изменилось. Снова стало темно, Рождество уже прошло, а мама ее не разбудила. Все прошло, дверь закрыта, и никакого Рождества нет.
– Мама! – закричала Рут, вскочила с постели, рванула дверь и остановилась, ослепленная светом лампы, и заплакала. Мама сидит и шьет. Никакого Рождества нет…
Мать подошла и приподняла ее.
– Что ты, Рут, еще не утро, всего три часа. Спи. Слышишь?
– Но, мама, разве Сочельник будет только завтра?
– Конечно, только завтра. А это еще не скоро. Спи.
Рут снова легла в постель и погрузилась глубоко в сонную мглу. Девочка улыбалась, ей опять стало весело, только она как будто очень устала. Она была веселой и усталой.
– Елка, мама, большая елка…
– Да, – сказал голос, – а теперь спи.
Но Рут не могла заснуть. Ей стало еще веселее, но двигаться не хотелось. Она лежала совсем тихо и смотрела на желтую полоску света, которая пробивалась сквозь щелку под дверью. Вскоре она увидела другой свет, слабый, сероватый, за оконными шторами. Рут окончательно проснулась, она знала, что это утро, утро Сочельника. Ее сердце так и запрыгало.
– Мама, – закричала она, – мама!
Мама вошла и подняла шторы. Шел дождь, на окне не было никаких ледяных узоров. Рут сидела в постели и никак не могла поверить, что сегодня Сочельник, – кругом было так тихо. Девочка одевалась медленно и торжественно, руки едва двигались. Она села за стол, начала есть, но ей казалось, что каша разбухает у нее во рту.
– Мама, я больше не могу, – сказала она.
– Ну так не ешь, – ответила мать.
Рут посидела еще немного, было очень тихо. За маленьким столиком сидела мать и все еще шила.
– Мама, не будь такой.
– Какой?