К предстоящей суматохе Дон и Мишель относились спокойно. Их повседневная жизнь, протекавшая размеренно и плавно, иногда сменялась периодами абсолютной анархии. Мишель блистательно подвизалась на поприще сравнительной антропологии, обязанная своим успехом отчасти таланту с блеском писать яркие научные статьи, отчасти – сочетанию практической хватки и коварства, помогавшим получать внушительные гранты. Недоброжелатели ворчали, что она выйдет из игры исключительно ногами вперед, возможно в желудке анаконды, или пав под натиском какой-нибудь ужасной экзотической болезни вроде малярии. Дон, в свою очередь, состоял заслуженным профессором геофизики при Эвергринском колледже.
Поездка прошла довольно приятно, хотя педаль тормоза была туговата и Дон слегка не вписывался в повороты, – за исключением единственного в году разминочного тура по окрестностям, «файрбёрд» стоял на приколе в гараже уже добрый десяток лет. Жена предпочитала, чтобы он ездил на «вольво» или мини-вэне, особенно теперь, когда он носил очки с толстыми линзами и не мог похвастаться ни быстрыми рефлексами, ни памятью, хотя эти проблемы начались давно, как минимум, лет двадцать назад. Она заявляла, что разъезжать в суперкаре с восьмидесятилетним стариком за рулем противоречит ее принципам.
Поторопись, дорогая, а то гонки начнутся без нас, сказал он, подъехав к парадной двери дома. Она нахмурилась, бросив взгляд на его солнечные очки с диоптриями, автомобильные перчатки и клетчатый шарф, обернутый вокруг шеи, – он нацепил его специально, чтобы ее подразнить. В конце концов Дон заманил Мишель в машину, зажав в зубах розу и призывно похлопав по пассажирскому сиденью. Вот старый дурень, сказала она, хихикнув в ладошку.
Они въехали в Олимпию, когда закатное небо окрасилось оранжевым, и двинулись сначала по покрытым выбоинами проспектам исторических районов, потом по петляющему вокруг горных хребтов серпантину, затем пронеслись под величественными тенями стодвадцатилетних кленов. Дорога заканчивалась у береговой линии, изгибавшейся и убегавшей за город.
Мишель восторженно ахнула, когда на вершине холма, до которой оставалось еще несколько витков дороги, показалось здание трактира.
– Господи, я и забыла, до чего тут красиво.
В ее темных очках отражались закатные всполохи. На ней была подвязанная платком шляпа в стиле Вивьен Ли.
Он украдкой бросал на нее взгляды, восхищаясь изысканной формой, которую приняла с годами ее красота. Он почувствовал прилив вожделения, которое не проходило с момента их первого свидания, когда она впервые приподняла подол платья и обвила свои сильные ноги вокруг его талии, – он немедленно заблокировал направление, в котором начали развиваться его мысли, чтобы не слететь с дороги из-за своих амурных настроений.
В свои восемьдесят два с половиной Мишель пошла на уступки суете сует лишь в одном: она предпочитала скрывать от общества тот факт, что ее длинные темные волосы стали снежно-белыми. Шрамы, с другой стороны, никак не подрывали ее самооценку. У нее на лице и теле остались отметины после аварии, случившейся много лет назад во время экспедиции в самое сердце Сибири. Водитель джипа не справился с управлением на грязной дороге у подножия горы, откуда до ближайшего города было три сотни километров. Мишель едва не погибла во время сорокачасового пути в больницу, и даже после множества операций она не избавилась от шрама – белая полоса с неровными краями тянулась от ее левого виска, спускалась на грудь и закачивалась изгибом в районе бедренной кости. Когда это произошло, Дон консультировал горнодобывающую компанию в первозданной глуши полуострова Олимпик и узнал о несчастном случае и о том, что Мишель была на грани смерти, только спустя неделю. Еще один покрытый туманом эпизод из его прошлого – он смирился с тем, что никогда его целиком не восстановит. А может, лучше было и не помнить.
Чтобы развеять подступившую грусть, он улыбнулся Мишель и принялся рассказывать о месте, куда они направлялись. Пятнадцать лет они с Аргайлом Арденом, Робби Гоулдом, Тёрком Стэндишем и остальными ребятами приезжали сюда выпить и сыграть в дартс. Здание миссии было перевезено сюда из Сан-Франциско в 1911 году и установлено на его нынешнем месте над Олимпийской гаванью. Вскоре по распоряжению местного отца-основателя и эксцентрика Мюррея Блэншарда III в нем открыли римско-католический монастырь.
Во время Депрессии и в бурную эпоху 40-х здание много раз меняло хозяев, затем пустовало вплоть до 1975-го, когда Эрла Тиг купил его у города за сущие гроши. Этот валлиец при поддержке своей энергичной супруги и пяти доблестных отпрысков трансформировал исторический объект в подобие памятника, в нечто среднее между современным дорогим рестораном и старинным постоялым двором. Внутри – высокие своды и много воздуха. Над дубовой барной стойкой и россыпью маленьких обеденных столов и кабинок полумусяцем нависал балконный ярус. В комнате для игры в дартс, сразу за аркой в двух шагах от основной галереи, висели пробковые мишени, стояло несколько потертых билльярдных столов. Здесь ежедневно собирались компании морских волков, сыпавших солеными шутками, а также благородных головорезов с утонченными манерами, они дудлили пиво и заключали пари на исход разыгрывающейся партии или любого спортивного события, которое показывал допотопный черно-белый телевизор.