«Мельник, столик на двоих», – сказал Дон метрдотелю, слегка нетерпеливой девушке с поразительным румянцем на щеках. Он не видел ее раньше, персонал сменялся здесь довольно часто. Их препроводили к столику на северо-восточном балконе с эркером – с прекрасным видом на окрестности, очерченные полосой темнеющей воды. Огоньки барж и шлюпов покачивались на волнах, бросая отблески в сгущающихся сумерках на лесистые склоны, где зелень уже начинала уступать место золоту и багрянцу.
Они заказали бутылку вина. Официант зажег свечи в элегантных кованых подсвечниках. В зал вплыли еще несколько пар, оставляя за собой шлейф негромких разговоров и смеха. Хорошо одетые люди преклонного возраста: мужчины с дорогими часами, в шелковых галстуках, женщины в изысканных платьях, шляпках с перьями и жемчужных ожерельях; зубные протезы каждого сияли снежной белизной и вазелиновым блеском. На маленькой сцене внизу скрипач в клетчатом пиджаке и котелке настроил инструмент и заиграл кельтскую джигу. Мишель пригубила вино. Ее глаза скользили по баннерам, геральдическим щитам и мозаичному изображению Девы Марии, отбрасывающему разноцветные блики на соседние столы.
Дон обожал жену; излучаемая ею радость согрела его сильнее, чем половина бутылки «Мерло». В такие моменты, как сейчас, когда морщинки и складочки на лице Мишель разглаживались, он снова видел в ней свою юную невесту с невинным личиком, с которой они наслаждались медовым месяцем в очаровательном курортном местечке на Мауи. Его пугала мысль о том, что Труман в Овальном кабинете вершил судьбы страны прямо в то время, пока они прожигали свои скудные сбережения, наслаждаясь солнцем, серфингом и сексом.
Они воздали должное ужину и вину. На десерт был подан шестислойный шоколадный торт, и величественный, респектабельный старший официант на серебряном блюде преподнес Мишель перламутровую коробочку с платиновой цепочкой внутри. Подарок в обстановке полной секретности был заказан Доном в «Мэллой Джуэлерс» за несколько месяцев до торжественного события. Мишель поднесла цепочку поближе к свече. Ее щеки раскраснелись, губы задрожали, а из глаз брызнули слезы. Она уронила свою аккуратно причесанную голову на руки.
– Вижу, что за все эти годы не растерял умения тебя порадовать, – шутливо сказал Дон.
Он залпом проглотил остатки вина в бокале. Плечи Мишель затряслись еще сильнее. Она все еще закрывала голову руками – и он не разобрал ответа.
– Что ты говоришь, дорогая?
Она подняла лицо в потеках туши и прорыдала:
– Я и радуюсь, черт побери!
Приняв во внимание такой поворот, он налил им еще по бокалу. Молчание поистине золото, мой мальчик, часто бормотал его дед, делясь мудростью, усвоенной за долгие годы непростого брака с женщиной куда более неистового темперамента, чем Мишель. Милая бабуля. Оставалась сумасбродкой до конца дней своих, земля ей пухом.
Мишель выудила из сумки платок и поспешила в дамскую комнату. Дон заметил, что она прихватила цепочку с собой, – это был хороший знак. Он надеялся на это. Мишель нечасто плакала – она никогда не была чересчур эмоциональной. Она считала, что жаркие страсти опасны для людей ее профессии, особенно в полевых условиях. Рыдающие иностранки не впечатляют перувийских бушменов и охотников за головами из Новой Гвинеи.
Дон посмотрел в окно, глянул вниз на парковку и заметил двух человек, отирающихся возле его машины. Несколько мгновений он озадаченно наблюдал за ними, склонившись к подоконнику и сжимая в руке бокал, застывший на полпути ко рту. Парковка была довольно маленькой, заполненной дюжиной автомобилей. Две темные фигуры, стоящие с пассажирской стороны «файрбёрда», были легко различимы в свете газоразрядной лампы. У него еще были сомнения: может, они направляются к «студебеккеру», запаркованному на два места дальше; но нет, подозрительные личности достаточно явственно склонились к окнам именно «файрбёрда», пытаясь получше рассмотреть салон, и – ого! Не закачалась ли слегка машина, недвусмысленно указывая, что они собираются взломать окно или дверь?