Чтобы развеять подступившую грусть, он улыбнулся Мишель и принялся рассказывать о месте, куда они направлялись. Пятнадцать лет они с Аргайлом Арденом, Робби Гоулдом, Тёрком Стэндишем и остальными ребятами приезжали сюда выпить и сыграть в дартс. Здание миссии было перевезено сюда из Сан-Франциско в 1911 году и установлено на его нынешнем месте над Олимпийской гаванью. Вскоре по распоряжению местного отца-основателя и эксцентрика Мюррея Блэншарда III в нем открыли римско-католический монастырь.
Во время Депрессии и в бурную эпоху 40-х здание много раз меняло хозяев, затем пустовало вплоть до 1975-го, когда Эрла Тиг купил его у города за сущие гроши. Этот валлиец при поддержке своей энергичной супруги и пяти доблестных отпрысков трансформировал исторический объект в подобие памятника, в нечто среднее между современным дорогим рестораном и старинным постоялым двором. Внутри — высокие своды и много воздуха. Над дубовой барной стойкой и россыпью маленьких обеденных столов и кабинок полумусяцем нависал балконный ярус. В комнате для игры в дартс, сразу за аркой в двух шагах от основной галереи, висели пробковые мишени, стояло несколько потертых бильярдных столов. Здесь ежедневно собирались компании морских волков, сыпавших солеными шутками, а также благородных головорезов с утонченными манерами, они дудлили пиво и заключали пари на исход разыгрывающейся партии или любого спортивного события, которое показывал допотопный черно-белый телевизор.
«Мельник, столик на двоих», — сказал Дон метрдотелю, слегка нетерпеливой девушке с поразительным румянцем на щеках. Он не видел ее раньше, персонал сменялся здесь довольно часто. Их препроводили к столику на северо-восточном балконе с эркером — с прекрасным видом на окрестности, очерченные полосой темнеющей воды. Огоньки барж и шлюпов покачивались на волнах, бросая отблески в сгущающихся сумерках на лесистые склоны, где зелень уже начинала уступать место золоту и багрянцу.
Они заказали бутылку вина. Официант зажег свечи в элегантных кованых подсвечниках. В зал вплыли еще несколько пар, оставляя за собой шлейф негромких разговоров и смеха. Хорошо одетые люди преклонного возраста: мужчины с дорогими часами, в шелковых галстуках, женщины в изысканных платьях, шляпках с перьями и жемчужных ожерельях; зубные протезы каждого сияли снежной белизной и вазелиновым блеском. На маленькой сцене внизу скрипач в клетчатом пиджаке и котелке настроил инструмент и заиграл кельтскую джигу. Мишель пригубила вино. Ее глаза скользили по баннерам, геральдическим щитам и мозаичному изображению Девы Марии, отбрасывающему разноцветные блики на соседние столы.
Дон обожал жену; излучаемая ею радость согрела его сильнее, чем половина бутылки «Мерло». В такие моменты, как сейчас, когда морщинки и складочки на лице Мишель разглаживались, он снова видел в ней свою юную невесту с невинным личиком, с которой они наслаждались медовым месяцем в очаровательном курортном местечке на Мауи. Его пугала мысль о том, что Труман в Овальном кабинете вершил судьбы страны прямо в то время, пока они прожигали свои скудные сбережения, наслаждаясь солнцем, серфингом и сексом.
Они воздали должное ужину и вину. На десерт был подан шестислойный шоколадный торт, и величественный, респектабельный старший официант на серебряном блюде преподнес Мишель перламутровую коробочку с платиновой цепочкой внутри. Подарок в обстановке полной секретности был заказан Доном в «Мэллой Джуэлерс» за несколько месяцев до торжественного события. Мишель поднесла цепочку поближе к свече. Ее щеки раскраснелись, губы задрожали, а из глаз брызнули слезы. Она уронила свою аккуратно причесанную голову на руки.
— Вижу, что за все эти годы не растерял умения тебя порадовать, — шутливо сказал Дон.
Он залпом проглотил остатки вина в бокале. Плечи Мишель затряслись еще сильнее. Она все еще закрывала голову руками — и он не разобрал ответа.
— Что ты говоришь, дорогая?
Она подняла лицо в потеках туши и прорыдала:
— Я и радуюсь, черт побери!
Приняв во внимание такой поворот, он налил им еще по бокалу. Молчание поистине золото, мой мальчик, часто бормотал его дед, делясь мудростью, усвоенной за долгие годы непростого брака с женщиной куда более неистового темперамента, чем Мишель. Милая бабуля. Оставалась сумасбродкой до конца дней своих, земля ей пухом.