Она закрыла глаза и замерла.
В глубине грудной клетки стало замирать сердце, задерживаться вдох. И только сознание, заволакиваемое белым туманом, ещё металось, сиротливо ударяясь о клетку бессмысленности существования. Оно искало ответы, но вокруг оставался только туман, медленно заполняющийся красным…
…
37. Сон
…Белая пустыня тянулась от горизонта до горизонта. Под серым небом кружился ветер – срывал снег с места и тащил позёмкой, где-то шлифуя наст до серого, костяного цвета, а где-то укладывая взбитые рыхлые волны заносов. То проваливаясь едва ль не по пояс, то ступая на жёсткий гребень, по заснеженному пространству шла обнажённая девушка. Рыжие волосы казались седыми под снегом, а кожа белела страшным льдистым цветом покойника, уже не расцвечиваясь при порывах. Но девушка шла – тяжело вырывалась из цепкого обхвата снега, выползала, в кровь стирая колени и ладони о наст и утомлённо шагала дальше, механически, безучастно.
Алиса сдавливала боль, комкала, словно салфетку, сделав маленькой, точечной, и забрасывала в ненужные в схватке и пути органы. И боль пилила внутри, точила, кусала, подрывала силы и дух, но не могла остановить совсем.
– Алиса… – ветер звал, налетая то с одной, то с другой стороны, но стоило только обернуться на знакомый голос, как ударял горстью льда, заставляя жмуриться и прятаться за задеревеневшими негнущимися руками.
А, когда она вновь начинала карабкаться через завалы, опять звал – уже с другой стороны, играя, как кошка с мышкой. И она снова и снова оборачивалась на голос.
– Алиса…
В очередной раз медленно, стыло обернувшись на зов, Алиса не прикрыла глаз – усталость и стужа выморозили желание сберечь зрение, и колкий снег ударил в лицо, ужалил под веки…
Но она увидела.
Тёмный силуэт – тонкий, хрупкий, – стоял в самом центре снежного смерча. За плотной серой завесой и не разглядеть толком – кто там, но Алиса пошла на зов. И тут же ветер усилился. Он стал уже не просто шарахающим по телу россыпью снежных игл, морозящим до костей и пронзительно-жестоким, но сшибающим с ног. Почти ложась грудью на стылый порыв, закрываясь одеревенелыми руками, Алиса тяжело шла к фигуре на горизонте.
Снежный заряд с силой шарахал в грудь.
Раз! Раз! Раз!
Повалившись лицом в снег, она замерла.
– Алиса…
Деформированные трансформацией пальцы сжались, прочёркивая борозды. Бороздки тут же замело. Алиса подняла лицо в серых ошмётках снега и посмотрела вперёд, сквозь завесу – тёмная фигура ждала. Губы девушки сжались, упрямо прогнувшись над ямочкой подбородка. Стиснутые кулаки задрожали, вдавливаясь в снежный покров. И Алиса поползла. Молча, упрямо заставляя замёрзшее тело пружинить. Вперёд! К тёмной фигуре, удаляющейся с каждым шагом всё больше.
Когда вновь упала в снег – мир вокруг бесился снежной круговертью, танцуя победу.
Тонкая фигура, закутанная в тень, словно в лоскутный плащ, оказалось рядом неожиданно. Наклонилась, свесилась лоскутками рванья. И высохшей от времени ладонью тронула её за плечо.
Алиса отняла лоб от холодной снежной массы. Липкий колкий снег, не тая, налипал на лицо.
– Алиса…
Знакомый голос резал холодом скованное сознание, тревожил, словно язык давно замолкший колокол в чистом зимнем небе.
Тонкая рука подтолкнула смёрзшееся плечо. И девушка перевернулась, заторможено-мёрзлым взглядом оглядывая мир. И тотчас узнала.
Сестра Пелагея смотрела сквозь рванное серое полотно клубящейся тени. И её глаза лучились пониманием и лёгкой усмешкой сильного.
– Ма…ма… ту… – губы не слушались. Словно две ледышки бились друг о друга, тёрлись, срывая кожу и сочась тут же стынущей кровью.
Старая наставница улыбнулась и тронула – невесомо, нечувствительно за пелёнкой обмороженной кожи – гудящие от напряжения губы девушки.
– Йахаса, – прошептала сестра Пелагея. И так это получилось шелестяще, словно змея проползла, оставляя волновой след на каменистой пустыни. Будто сама несла внутри проклятье этой крови, вечную жажду запрещённого.
– Я… я… – Алисе хотелось плакать, но на заснеженном ветру глаза костенели, набухали морозом, не способные выдавить скопившуюся внутри влагу. Целый океан безумной тоски – одиночества и отверженности.
Сестра Пелагея вздохнула и провела – невесомо, нечувствительно, нереально – по её лицу. От лба к губам, одной лёгкой волнистой линией. И повела руку дальше, вниз. И тронула – обожгла! – середину грудины.
И там побежала трещина. Словно на перезревшей дыне вдруг от лёгкого стука распахнулась корка. Крак! Чёрной молнией на белом, смороженном теле.