Он стал размышлять о том внезапном видении. Как и всегда, это было больно. Словно воспоминание – если это было воспоминание – сверкнуло и стало прорываться из кровоточащей глубины прошлого. Сложно было удержать его. Уже сейчас он не мог вспомнить бóльшую часть. Разве что торт на тарелочке, украшенный серебряными шариками. Глупо и бессмысленно. Ни грамма информации о том, кто он и откуда пришёл.
На краю шахты была лестница, ведущая вниз. Первыми по ней спустились разведчики, затем узники и боевики, несущие добычу и раненых. Финн шел последним, замечая про себя, как тут и там, сквозь когда-то гладкие, а теперь треснувшие стены пробивается чахлый чёрный папоротник. От него следовало бы избавиться, иначе Тюрьма почует, закупорит проход и поглотит тоннель целиком, как это случилось в прошлом году, когда, вернувшись из набега, комитатусы обнаружили, что от прежней Берлоги осталась лишь обширная белая ниша, разукрашенная непонятными красно-золотыми символами.
"Инкарцерон разминается", – мрачно пошутил Гильдас[2].
Тогда Финн впервые услышал, как Тюрьма смеется.
Он вздрогнул, припомнив самодовольный леденящий душу хохот, которому вторило эхо. Даже Джорманрик тогда заткнулся прямо на полуслове, на самом пике яростной ругани, а у самого Финна волосы на загривке встали дыбом. Тюрьма была живой. Она была безжалостной и беспринципной, и он находился внутри неё.
Он перепрыгнул последнюю ступеньку, ведущую в Берлогу. В огромном грязном зале по обыкновению толклись шумные обитатели, жар от множества ярких костров был непереносим. Пока народ занимался дележкой награбленного, урывая свой кусок, он проталкивался сквозь толпу прямиком к маленькой камере, которую делил с Кейро. Никто его не останавливал.
Оказавшись внутри, Финн захлопнул хлипкую дверь и уселся на кровать. В промёрзшей насквозь комнате воняло нестиранным бельём, зато было тихо. Финн осторожно прилёг.
Он вдохнул и выдохнул ужас, накативший всепоглощающей волной. Сердце билось так, что казалось – вот-вот не выдержит, остановится. По спине и лицу струился ледяной пот. До этого момента ему удавалось контролировать панику. Но сотрясающее его сердцебиение накатывало грохотом колес, он прижимал ладони к закрытым глазам и видел воочию, как металлические ободья нависают над ним, высекая из камня фонтаны искр.
Он мог погибнуть. Или, что ещё хуже, остаться калекой. С чего вдруг он вызвался сделать это? Почему он вынужден постоянно поддерживать эту их дурацкую репутацию?
– Финн?
Он открыл глаза.
Через секунду повернулся.
Рядом стоял Кейро.
– Давно ты тут? – хрипло спросил Финн, торопливо прочистив горло.
– Достаточно давно. – Брат по обету присел на край кровати. – Устал?
– Мягко сказано.
Кейро кивнул, потом добавил:
– За всё надо платить. Любой узник знает это. – Он глянул на дверь. – Ни один из них не отважился бы на то, что сделал ты.
– Я не узник.
– Теперь уже узник.
Финн сел и взъерошил свои грязные волосы.
– Ты бы смог.
– Я бы смог. – Кейро улыбнулся, – Но я вообще неординарная личность, Финн, я художник среди воров. Убийственно красив, исключительно безжалостен, абсолютно бесстрашен.
Он склонил голову набок, словно ожидая презрительной насмешки; не дождавшись, расхохотался и снял чёрный плащ, потом жилетку. Расстегнув перевязь, сбросил ружьё и меч, затем, порывшись в куче одежды, добыл оттуда красную рубаху, пышно отороченную чёрным кружевом.
Финн промолвил:
– В следующий раз пойдешь ты.
– Разве я хоть раз отказывался от своей очереди, брат? Мы должны вбить комитатусам в их пустые головы, что наш авторитет незыблем. Кейро и Финн. Бесстрашные. Лучшие.
Он умылся из кувшина. Финн устало наблюдал за ним. У Кейро была нежная кожа, гибкие мышцы. Среди всего этого паноптикума искалеченных и голодных оборванцев, изъеденных оспой нищих и полулюдей брат был истинным совершенством. Он прикладывал к этому огромные усилия. И вот теперь, надев красную рубаху, Кейро воткнул в роскошную гриву украденную безделушку и внимательно стал рассматривать себя в осколке зеркала. Не оборачиваясь, он произнёс:
– Тебя хочет видеть Джорманрик.
Финн ожидал этого. И все равно похолодел.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас. Тебе бы умыться.
Умываться не хотелось. Но пришлось плеснуть в лицо свежей водой и стереть с рук грязь и масло.
– Я поддержу тебя по поводу женщины. Но с одним условием, – сказал Кейро.
Финн помедлив, спросил:
– Что за условие?
– Ты расскажешь мне, ради чего на самом деле всё это затеял.