Сигарета у Юрия догорела до самого фильтра. Он распахнул дверь сортира, благо далеко идти не требовалось, бросил окурок в унитаз и высыпал туда же пепел, который на протяжении всего разговора стряхивал в ладонь.
– Сейчас, – сказал он Веригину, который упрямо продолжал торчать на лестничной площадке, демонстрируя гордое нежелание обременять хозяина своим присутствием. – Сейчас, Серега, подожди секунду, я руки помою.
Он сполоснул под краном испачканную пеплом ладонь, плеснул пригоршню холодной воды в лицо, вытерся висевшим на крючке полотенцем и вернулся в прихожую. Веригин уныло маячил в дверном проеме, воняя перегаром на весь подъезд.
– Ты, может, есть хочешь? – спросил Юрий, доставая бумажник из кармана висевшей на вешалке куртки. – Или курить? Курево есть у тебя?
– Курево есть, – сказал Веригин, глядя на бумажник и шмыгая носом. – А есть я, Юрик, теперь не скоро захочу. Дома, понимаешь, так накормили, что кусок в горло не лезет...
– Черт, денег у меня негусто, – огорченно сказал Юрий, выгребая из бумажника все, что в нем было. – Погоди, я сейчас оденусь, прогуляемся до банкомата...
– Ни боже мой, – возразил Веригин, пересчитывая бумажки и аккуратно пряча их в нагрудный карман. – Что ты! Это, по-твоему, мало? Да здесь бутылки на четыре наберется! Зачем мне больше-то – чтоб вытащили у пьяного? А я сегодня, Юрик, очень пьяный буду. Но ты не волнуйся, я все отдам. Заработаю и отдам, понял?
– Понял, – сказал Юрий. – Я и не волнуюсь. Деньги ведь не главное.
– Это кому как, – сказал Веригин, выразительно оглянувшись через плечо, чтобы было понятно, кого конкретно он имеет в виду. – Некоторые за ними света белого не видят, им деньги дороже человека... Ладно, Юрик, спасибо тебе, пойду я, пожалуй. Не поминай лихом.
Внизу стукнула дверь подъезда. Серега пугливо оглянулся, но это была всего-навсего старушка с четвертого этажа – та, что держала трех болонок. Болонки шумно пробежали мимо, волоча за собой хозяйку. Веригин поспешно посторонился, но его все равно облаяли.
– Что за жизнь, – с тоской сказал Веригин, когда привязанная к собачьему поводку Марья Трофимовна скрылась из глаз. – Все на меня гавкают, даже собаки. Пойду, напьюсь.
– Ты поаккуратнее все-таки, – посоветовал Юрий.
– Ага, – равнодушно сказал Веригин.
– Рубашку заправь, рубашка у тебя из штанов вылезла.
– Плевать, – сказал Веригин, вяло пожал Юрию руку и ушел.
Юрий немного постоял на пороге, слушая, как он по-стариковски шаркает вниз по лестнице, а потом закрыл дверь и пошел готовить себе завтрак. Некоторое время мысли его были заняты Веригиным и его неприятностями, но потом он решил, что все это ерунда и комариная плешь: поругались – помирятся. Просто у Людмилы, как видно, лопнуло терпение, вот она и решила как следует припугнуть своего не в меру разгулявшегося супруга. Что же до угрозы прописать вместо него приехавшего из деревни брата, то это было даже не смешно: сбежав из родных мест, Людмила Веригина вряд ли собиралась перетащить в Москву свою многочисленную родню. Угроза – она и есть угроза, что тут еще скажешь...
Придя к такому выводу, Юрий махнул на чету Веригиных рукой, сел за стол и, прихлебывая горячий кофе из большой керамической кружки, стал придумывать, как бы ему половчее убить воскресенье.
* * *Маша Медведева принесла напитки и – для желающих расслабляться на западный манер – наколотый лед в серебряном ведерке. Виктор Павлович Артюхов с благодарным кивком принял у нее высокий запотевший стакан, жестом отказался ото льда и покойно откинулся на спинку шезлонга, привычно проводив взглядом точеную женскую фигурку в коротеньких шортах и мизерном топике на голое тело. С головы до ног Машу Медведеву покрывал ровный золотистый загар, выгодно оттенявший ее светлые волосы; под гладкой кожей переливались ровные, тугие, очень красивые мышцы – не большие и не маленькие, а в самый раз для женщины, которая в свои почти сорок лет сохраняет спортивную форму и девичью стройность фигуры. Подстрижена Маша была коротко, «под мальчика», а в ушах у нее покачивались в такт ходьбе изящные золотые сережки с довольно крупными бриллиантами, которые то и дело вспыхивали разноцветными огнями, попадая под лучи теплого майского солнца. В каждом движении Маши сквозила спокойная умиротворенность женщины, имеющей все, о чем только можно мечтать, и это не было игрой – Маша Медведева действительно была довольна жизнью и собой, потому что ничего не знала.
А вот Артюхов знал, и это знание существенно отравляло ему жизнь в последние полтора месяца. Даже сейчас, глазея на стройные бедра жены старинного приятеля, он не испытывал обычного удовольствия, и улыбаться ему было тяжело – на душе лежал камень, становившийся тяжелее с каждым прошедшим днем. То, что на протяжении полутора месяцев не произошло ничего угрожающего или хотя бы подозрительного, ничего не меняло, и легче от этого не становилось – наоборот, хуже. Ожидание неминуемых неприятностей выматывало нервы, это была пытка, к которой Виктор Павлович готовился долгих восемь лет и которая все равно оказалась нестерпимой.