– – Да, – растроганно согласился Даллас, – кореша у меня – дай бог каждому... – Он снова приоткрыл коробку, немного полюбовался револьвером и опустил крышку. – Вот я и говорю: за дружбу надо выпить.
Они выпили за дружбу. Официантка принесла фирменное мясо в горшочках и салаты; Даллас отправил ее еще за одной бутылкой «Джека Дэниэльса» и раздернул «молнию» своей мотоциклетной куртки, выпустив на волю обтянутое черной хлопчатобумажной майкой брюхо. Волосатики на сцене наяривали что-то развеселое, банджо стучало и дребезжало, контрабас ухал, бренчала гитара, и тоненько взвизгивала в волосатых лапах ресторанного ковбоя старенькая скрипка с потертым грифом. Даллас в такт музыке притопывал носком ковбойского сапога, отчего его брюхо ритмично сотрясалось; Косолапый, который весь день мотался по делам и порядком оголодал, сосредоточенно наворачивал мясо, не забывая провожать глазами пробегавших в табачном дыму полураздетых официанток; Кастет задумчиво курил, обмозговывая, как видно, очередное дельце, а может, просто переваривая крабовый салат. Шпала, длинный, безупречно выбритый, аристократически утонченный и дьявольски элегантный, играл зажигалкой. Острый язычок оранжевого пламени вспыхивал и гас в его ладони, двумя теплыми искорками отражаясь в опущенных глазах Шпалы. Туча смотрел на них, друзей своего детства, испытывая что-то вроде умиления. Умиление это было в значительной мере вызвано выпитым на голодный желудок виски, и Туча на этот счет ни капельки не заблуждался; тем не менее, эти люди, как ни крути, действительно были его лучшими, самыми близкими друзьями. Они росли в одном дворе, ходили в один детский сад и учились в школе на одной параллели – Шпала, Туча и Кастет в «А» классе, Косолапый в «Б», а Даллас – в «Г». Пожалуй, если посчитать, сколько времени Туча провел в их компании, получилось бы больше, чем с кем бы то ни было, включая родителей. Вот и выходило, что роднее этих людей у него никого нет...
Пока Туча предавался этим размышлениям, Шпала опять сцепился с Далласом. Спорили они, как всегда, о музыке. Шпала, почти профессионально знавший классику и полагавший, что в течение двух последних столетий музыка только деградировала, никогда не скрывал пренебрежения, с которым относился к занятиям Далласа. Даллас уже целый год бился, пытаясь раскрутить какую-то рок-н-ролльную группу с труднопроизносимым названием – бегал по ночным клубам и студиям звукозаписи, тряс брюхом, орал, потел, уговаривал, проталкивал, – но больших успехов на ниве продюсирования пока не добился. Шпала наполовину в шутку, наполовину всерьез утверждал, что неудачи Далласа обусловлены неправильным выбором профессии. «Рок-н-ролл твой – дерьмо на палочке, ничуть не лучше попсы, говорил он, – и продюсер из тебя, как из дерьма пуля, так чего же ты хочешь? Если дерьмо сложить с дерьмом, ничего, кроме дерьма, не получится. Правда, это будет довольно большая куча говна, но что толку? Только и остается, что свалить ее на чей-нибудь приусадебный участок – может, картошка уродится или, к примеру, клубника...»
Даллас, как всегда в таких случаях, немедленно взбеленился и принялся орать, тряся патлами. Его толстые багровые щеки дрожали, студенистое брюхо прыгало; размахивая перед носом у Шпалы толстым, как сарделька, указательным пальцем, он громогласно разорялся в том смысле, что Шпала еще приползет к нему на коленях, умоляя записать новый альбом знаменитой группы Далласа на его, Шпалы, вонючей технике, которую он вагонами закупает у китайцев, а врет, что возит прямо из Европы... Кастет, который торговал палеными тачками и был равнодушен к музыке, развлекался, поддакивая то одному, то другому и не давая таким образом вареву остыть в горшке. Это была старая игра, которая им никогда не надоедала; при этом Шпала, содержавший два компьютерных клуба и между делом писавший на заказ очень недурные, оригинальные программы, никогда не отказывал Далласу в помощи и сводил принесенные им записи на компьютере, причем сводил так, как их не свели бы ни в одной профессиональной звукозаписывающей студии. Денег он с Далласа, понятное дело, не брал – такого между ними сроду не водилось, – и вся эта ругань была обыкновенным сотрясением воздуха.
Потом в разговор вмешался заскучавший Косолапый, предположив, что дела у Далласа не идут именно из-за Шпалы, который что-то химичит с записями. Шпалу обозвали диверсантом и врагом народа, после чего было единогласно решено выйти на улицу освежиться. К этому времени вторая бутылка виски давно опустела, в ход пошла третья и все были уже порядком набравшись.