Часом позже он уже сидел за рулем своей старенькой малолитражки, выжимая из нее все, на что был способен маломощный движок, чтобы успеть покончить со всем этим до заката. План был готов — четкий, продуманный до мелочей план возмездия, по сравнению с которым убийство выглядело так же жалко и непотребно, как матерное ругательство, написанное мелом на стене подъезда…»
… До темноты он, разумеется, не управился. Ему пришлось просидеть за компьютером всю ночь, в неимоверных количествах поглощая черный кофе и куря сигарету за сигаретой. Пепел сыпался на клавиатуру, строчки плыли и двоились перед глазами, но он продолжал упорно сидеть на шатком скрипучем табурете, неистово барабаня по клавишам, пока небо над лесом не порозовело. Тогда Александр поставил последнюю точку, ненадолго задумался, выдумывая очередной псевдоним, и подписался внизу, под последней строкой рассказа: «Д. Горячев». Ему хотелось прямо сейчас распечатать текст и поехать на почту, но он решил отложить это на потом: сначала рассказ надлежало как следует вычитать, чтобы редактор не придрался к орфографии. Сейчас, после суток непрерывной работы, сил на это у него уже не осталось. Мрачное вдохновение, в приливе которого он на одном дыхании написал рассказ, исчезло без следа, оставив после себя лишь звенящую пустоту во всем теле. Александр на всякий случай скопировал файл с рассказом на дискету, выключил компьютер, добрел до кровати и, не раздеваясь, повалился лицом в подушку. На душе у него впервые за прошедшие с момента ссоры с Никой дни было спокойно. Внутри, правда, все еще болело, но где-то очень, очень глубоко — так глубоко, что на это можно было не обращать внимания.
Глава 3
Ника принесла с кухни поднос с кофе, поставила его на придвинутый к изголовью дивана столик и присела на краешек постели, испытующе глядя на Юрия. Филатов наблюдал за ней сквозь опущенные веки, старательно притворяясь спящим. Это оказалось трудно, притворщиком он во все времена был аховым, но у него было ощущение, что, открыв глаза, он потеряет что-то ценное — может быть, просто возможность подглядывать за Никой, пока та думает, что он спит, а может, и что-то большее — что именно, он не знал.
— Хватит притворяться, — сказала Ника. — Я же вижу, что ты не спишь.
Юрий ухитрился никак не отреагировать на эти слова. Он дышал глубоко и ровно; ему подумалось, что для достоверности следовало бы всхрапнуть, но он сдержался — это был бы перебор.
— Вот так, да? — сказала Ника. — Ну и дрыхни себе, соня…
При этом ее правая рука начала исподволь подкрадываться к лицу Юрия, норовя щелкнуть его по носу. Филатов ждал до самого последнего мгновения, а потом резко открыл глаза, щелкнул зубами и сказал: «Гав!»
Ника испуганно отдернула руку и схватилась за сердце.
— Напугал, сумасшедший!
На ней была рубашка Юрия, в которой она выглядела особенно трогательной и хрупкой. Она была теплая и розовая со сна, на щеке виднелся рубец, оставленный подушкой. Юрий с хрустом потянулся и жестом уличного приставалы положил ладонь на ее гладкое колено.
— Сумасшедший — это не то слово, — сказал он хриплым уголовным голосом. — В милицейских сводках меня обычно именуют маньяком.
— Ой, — без тени испуга сказала Ника. — Клептоманом, что ли?
Юрий не выдержал — фыркнул.
— Пей кофе, маньяк, — сказала Ника, — а то совсем остынет. Зря я, что ли, старалась?
— Не зря, — сказал Юрий и сел.
Ника подложила ему под спину подушку, как тяжелобольному, и подала чашку на блюдечке. В другой руке у нее уже был гигантский многоэтажный бутерброд.
— Заправляйся, — скомандовала она, поднося бутерброд к его лицу. — Маньяки должны хорошо питаться, чтобы поддерживать свою жуткую репутацию.
— По-моему, я еще не проснулся, — сказал Юрий, разглядывая одним глазом бутерброд, а другим — Нику. — По-моему, я все еще сплю и вижу сон. Завтрак в постель… Со мной такое было только один раз, да и то в госпитале, когда я валялся после ранения и не мог даже до туалета доползти…
Ника прервала его воспоминания, втолкнув ему в рот бутерброд. Юрий вынужден был откусить огромный кусок и принялся старательно и не без удовольствия его пережевывать.