— С удовольствием, — воодушевился Турецкий. — За знакомство?
Она мастерски использовала соль и бровью не повела, опрокинув в себя стопку.
— Вы определенно наш человек!
— А что значит — быть вашим человеком? — заинтересовалась Нина.
— Ну… это не так просто объяснить.
— Это престижно? Или по крайней мере почетно?
— А то!
Он подумал, что, несмотря на вполне благополучную супружескую жизнь (а может, и благодаря этому), несмотря на периодические романы на стороне, давно не чувствовал себя на таком подъеме рядом с незнакомой, в общем-то, женщиной. Очень давно. Непоправимо давно…
— Кажется, нам пора, — сказала Нина.
— Куда? — с тоской отозвался Турецкий.
— Мы пришли на концерт, помните? Точнее, в концерт.
— Значит, все-таки пойдем туда?
— Еще как. Ни за что на свете это не пропущу.
Все так и оказалось — это был концерт для бумаги,
причем в сопровождении симфонического оркестра. Музыканты исполнили, как было сказано в программке, «новое произведение авангардного китайского композитора Тань Дуня». Свой концерт Тань Дунь посвятил изобретателю бумаги Цай Луню, жившему в Китае в начале второго века нашей эры.
Происходило это действо так. Три молодые солистки мяли в руках и рвали на куски рисовую бумагу. Микрофоны на сцене установили таким образом, чтобы эти звуки не заглушал даже оркестр. Словом, бумагу было слышно. В середине концерта девушки стали бить в специальные «воздушные барабаны» — огромные листы из рисовой бумаги, закрепленные на специальных тросах, свисающих с потолка.
— Вам понравилось? — Оказывается, Нина уже давно теребила его за рукав.
Турецкий встрепенулся.
— Вижу, что понравилось, — откомментировала Нина.
— Не то слово. А вы часто ходите на такое… такие… действа?
— В первый раз, — честно созналась она. — Очень удачно, что вы согласились. Одной мне бы духу не хватило.
Турецкий засмеялся, потом прислушался к себе и не без удовольствия признался:
— А знаете что, Нина? Я проголодался.
— Вот видите! Это называется — великая сила искусства. Что вы думаете насчет стейка из семги на гриле? Вернемся в «Драм-бар»? Я прочитала это в меню, должно быть недурно.
— Вы потрясающая женщина, — сказал Турецкий совершенно серьезно.
…После трех рюмок текилы Нина к спиртному больше не прикасалась, а Турецкий перешел на водку и на «ты». Точнее, это было ее предложение.
— Вот скажи, — спросила Нина, — отнесся бы кто-нибудь серьезно к девочкам, которые шуршат бумагой?
— Вряд ли.
— А в сопровождении оркестра концерт стал событием.
— Верно, — согласился Турецкий. — По крайней мере, для меня.
Она засмеялась, и Турецкий с удивлением подумал, что за несколько часов общения услышал это в первый раз. Странно, обычно женщины начинали хохотать, едва он… едва он… Едва он — что? Ну что?! Может, хватит уже думать о каких-то абстрактных женщинах, оборвал сам себя Турецкий, когда рядом сидит такая удивительная…
Через два с лишним часа они вышли на улицу. Трезв Турецкий, конечно, не был и, хотя на ногах стоял твердо, по некоторым внутренним ощущениям понял, что за руль ему сегодня садиться не стоит.
— Ну, — бодро сказал он, — сейчас живенько поймаем такси, и я тебя, Ниночка… отвезу-уу! — Фраза была построена умело абстрактно, что предполагало любое развитие событий. Или не предполагало. Впрочем, у Турецкого было настолько превосходное настроение, что омрачить его было просто невозможно.
— Не надо, — сказала она, улыбаясь.
— Почему? — чуть обиделся он, впрочем готовый немедленно предпринять какой-нибудь другой маневр. — Не доверяешь?
Тут она и вовсе засмеялась. Второй раз за день. Турецкий покрутил головой вокруг: дескать, что смешного-то?
— Просто я живу в двух кварталах отсюда, — объяснила Нина.
— Ну-у, — удивился Турецкий. — Провела, ничего не скажешь. Но пешком-то я могу тебя проводить?
Она кивнула, взяла его за руку, и они прошли полсотни метров, болтая обо всем и ни о чем. Потом свернули в какой-то переулочек. Потом свернули еще дважды. Турецкий совершенно не запоминал названий улиц и даже не обращал внимания на то, где они находятся: как опытный автомобилист, он был уверен, что при необходимости легко повторит эту дорогу в обратном направлении. Но лучше бы, конечно, не в обратном. Почему-то казалось, что идти еще долго, возможно, легкомысленный тон Нины способствовал этой иллюзии. Как вдруг она сказала: