========== Глава 1 ==========
Даррел похлопал по теплому боку флаера, отпуская водителя на парковку. Чертов Институт продолжения рода щеголял красивыми остроконечными луковками, золотистыми куполами и прочими архитектурными излишествами. Вместо того чтобы обзавестись парковками на крышах, как все нормальные учреждения.
— Красиво тут у вас, — процедил Даррел, пожав руку встречающему его медику. А потом любезно улыбнулся. Несколько месяцев в космосе — и он опять забыл, как быть “милым, сочувствующим и готовым помочь”.
Медик понимающе покивал:
— Оно само отрастает, капитан. Каждый месяц планируем парковки на крышах, а через несколько дней оно начинает вырождаться вот в это, — он обвел рукой окружающие их пряничные домики. — Вот если бы вы прилетели на неделю раньше…
— Увы, — ухмыльнулся Даррел, — мои мечты приехать раньше были повержены жестокой реальностью.
Врач засмеялся, и Даррел решил, что светскую беседу уже можно свернуть. Не рассказывать же доктору подробности их славного вояжа по окраинам Вселенной.
— Как наша партия маток? – спросил он.
— О, отлично, все пятеро симбионтов успешно прижились, а носители прекрасно адаптировались, как физически, так и психологически, — расцвел медик.
— Замечательная работа, док, — сказал Даррел и привычно отключился от потока маловажной информации, которую тут же принялся вываливать на него медик.
Конечно, Даррел приехал на Землю не только за матками, но в колонии считали эту часть миссии особо важной. Как же, “мы будем настоящей большой колонией, у нас будут настоящие детишки из маток, умные и милые, не то, что эти бедняжки из инкубаторов”. По мнению Даррела, они вполне могли обойтись пришлыми специалистами и не тратить чертову тучу денег на безмозглых маток. Но все полагали, что без маток и “натуральных детишек” поселение остается “эмоционально мертвым”, а Даррел не считал себя экспертом в эмоциональном, потому и оставил свое мнение при себе.
Дело в том, что Даррел сам был инкубаторским, но его происхождение повлияло не на интеллектуальную сферу, как обычно, а на эмоциональную — в нем было так мало требуемого обществом “сочувствия, поддержки и желания помочь”. Но зато он легко смог закончить не только начальную школу, как все инкубаторские, но и среднюю, а потом успешно поступить в Высшую Школу Колонизаторов. И почти забыть бесконечные унижения детства, все эти удивленные взгляды, все это сочувствие к “бедняжке из инкубатора” и смешки ровесников за спиной. И свой постоянный и позорный стыд за родителей, таких милых, но таких недалеких. Один из них работал водителем, а второй привратником.
Даррел осмотрел будущих маток и даже погладил каждого по украшенному шрамами животу, когда их раздели. Голые матки выглядели смущенными и испуганными. И очень привлекательными с этими своими мягкими линиями худеньких тел и поджавшимися безволосыми яичками. Наверное, здорово было бы взять себе такого на целый год и переть во все дыры, подумал Даррел и привычно прикрыл глаза, скрывая их выражение. Никакой матки на год ему не светило, так как у него не было постоянного партнера из образованных.
Последние лет десять Даррел предпочитал для секса пользоваться обслугой. Все три партнера, с которыми он когда-то пытался “выстроить глубокие чувственные отношения”, через год-другой подобных отношений покидали его, оправдываясь тем, что не могут жить с “непонимающим их мудаком”.
— Когда их можно забирать, док? У меня не так уж много времени на Земле.
— Хоть завтра, капитан, хоть завтра, — благостно заулыбался медик и тоже потрогал одного из маток за живот — в месте сращения с симбионтом. Матка щекотливо поежился и нерешительно улыбнулся, блеснув влажным взглядом. Член его слегка увеличился, как и должно быть от прикосновения знакомого.
— Да, вижу, симбионты уже прижились, — усмехнулся Даррел.
Приживаясь, симбионт испускает в тело носителя гормоны, действующие как афродизиак и подавляющие умственную деятельность. Впрочем, инкубаторские работяги, из которых и создавали маток, мало что теряли в смысле умственной деятельности.
Даррел еще полюбовался на одевающихся маток, поправил ремень и любезно улыбнулся доктору, прощаясь. Обратно его провожал уже санитар, и Даррел лениво размышлял — есть ли шанс склонить его к непритязательному отсосу где-нибудь в подсобке. Или придется терпеть до гостиницы.
— Послушай, любезный, а не хочешь… — обратился он было к санитару и вдруг замер.
Навстречу ему вели Генриха, его самую первую и самую сильную любовь. Генрих был с голыми ногами и наряжен в больничный халат, белые тапочки и наручники. У Даррела пересохло в горле. Что Генрих натворил?
— Дядя Даррел? — сказал Генрих нерешительно, и Даррел сморгнул, отгоняя наваждение.
Конечно же это был не Генрих, ведь Генрих погиб три года назад, да и не был он давным-давно тем тонким ясноглазым школьником, каким Даррел его запомнил на всю жизнь. Это его сын, Хаген, кажется.
— Как ты здесь оказался… Хаген?
— Вот… — бледно улыбнулся Хаген, — приговорили. Маткой теперь буду, — он хотел сказать что-то еще, но его толкнули в спину:
— Пошли давай, нельзя, — добродушно пробасил сопровождающий его санитар и добавил в сторону Даррела: — Простите, сэр.
Даррел долго смотрел им вслед и чувствовал смутную тесноту в груди. Наверное, это неприятное ощущение и было хваленым состраданием и желанием помочь. С детства он боялся, что его дурная инкубаторская наследственность проявится и лишит его мозга. А теперь его страх стал реальностью для сына Генриха, об успехах которого тот рассказывал каждый раз с такой гордостью. Скоро Хаген станет безмозглым маткой, думающем лишь о трахе.
***
— Неблагонадежность и преступные наклонности, — сказал помощник прокурора с искренним сожалением, — увы, Даррел, сыну твоей первой любви не помочь уже ничем, кроме радикального перевоспитания.
— Но, возможно… — Даррел нервно побарабанил пальцами по столу, — у него еще есть шанс стать достойным членом общества, не теряя квалификации?
— Быть маткой — очень почетно и достойно, — сказал помощник прокурора с осуждением. — И приносит очень много пользы обществу.
“Что ж ты сам маткой не станешь”, злобно подумал Даррел и ухмыльнулся, представив собеседника с брюхом.
— Ты только полюбуйся на его послужной список, — продолжал меж тем помощник прокурора, — приводы за хулиганские акции, кощунственные деяния, подпольные издания, сопротивление при аресте… этот мальчик совершенно испорчен и потерян для нас.
— У нас в колонии, — медленно сказал Даррел, — есть много вещей, которыми не хотят заниматься образованные, а инку… низкоквалифицированный персонал не может. Я состою в правлении и имею право инициировать программу реабилитации ненадежных. К тому же, — он пристально посмотрел в глаза своему давнему приятелю, — врач сказал, что контрольные образцы к нему не приживаются. Он отторгает симбионтов, и, возможно, так и погибнет без пользы обществу. А нашей колонии нужны дешевые и безотказные специалисты.
— Безотказные, — усмехнулся помощник прокурора.
— Я буду тебе должен, Сэм, — Даррел еле заметно улыбнулся.
Ему отдали мальчишку на двадцатилетнюю реабилитацию, предписав только ежедневные инъекции экстракта с гормонами симбионтов — “для смягчения характера и преступных наклонностей”.
***
— Пересмотрели приговор, — неверяще повторил Хаген, и куратор с готовностью протянул ему планшет:
— А ты не согласен, хочешь маткой заделаться?