Леонардо Донато, итальянский путешественник, в 1573 г. в своих заметках писал: папа не был «вовлечен» в дела испанской инквизиции, хотя Пий V не смог отвергнуть ее. Ведь он старался добиться того, чтобы инквизиция служила ему[62].
Даже жертвы инквизиции признавали разницу между справедливостью в Риме и справедливостью в Иберии. Хуана Роба, происходившая из морисков, была казнена в Валенсии в 1587 г. за то, что среди прочего сказала: «Если в Риме папа позволяет каждому жить согласно своей вере, то почему в Испании все иначе?»[63]
Поэтому злоупотребления властью инквизицией в Иберии — это злоупотребления политической, а не религиозной властью.
Историю иберийской инквизиции не следует использовать для антикатолических обличений[64]. Но гонения никогда не были монополией испанцев, португальцев или католиков. Это то, на что способны все народы[65].
В 1595 г. шесть жителей небольшого городка Эльин в Мурсии (юго-восточном районе Испании), предстали перед инквизитором для допроса. В течение этого периода предполагалось, что инквизиторы должны совершать визиты на регулярной основе для расследования ортодоксальности жизни даже в самых небольших деревнях. В Эйлине работник Франсиско Маэстре стал причиной значительного скандала.
Маэстре выбрали мажордомом братства Девы Розарио. К сожалению, эти выборы проводились в то время, пока он отсутствовал. Когда к нему в дом принесли символы этого поста (скипетр и штандарт), он остался более чем недовольным, заявив: «Что за гадость, что за дерьмо! Какую грязь, какие отбросы вы принесли мне сюда?!»
А после того, как ему сообщили, что это символы Девы Розарио, он ответил: «Это просто дерьмо и даже больше чем дерьмо!»[66]
Такой ответ не прошел для него даром. Маэстро предстал перед инквизитором. Он извинился, объяснив, что очень устал и не смог правильно воспринять эти знаки, когда их принесли ему домой.
Как показывает эта история, для понимания инквизиции не нужны легенды, черные или светлые. На самом деле существует обширный архив[67]. Изучая его, неоднократно сталкиваешься (как в деле Маэстро) со случаями, когда смех является столь же уместной реакцией, как печаль. Иногда отнюдь не скорбными оказываются множество ответов людей, которые наотрез отказывались быть запуганными. В других случаях вызывает восхищение остроумие заключенных перед лицом несчастья.
Далее я вспоминаю об англичанине Уильяме Литгоу, арестованном инквизицией в Малаге в 1620 г. по обвинению в том, что он протестант. Арест оказался незаконным: в то время между испанской и английской коронами действовал договор, по которому инквизиция не могла арестовывать англичан. Но исповедник-иезуит, проведя с ним восемь дней, стремясь обратить в истинную веру (а в противном случае угрожая последствиями), вынужден был покинуть камеру Литгоу со словами: «Сын мой, берегись, ты заслужил быстрое сожжения на костре. Но благодаря милосердию Девы Лореттской, над которой ты богохульствовал, мы спасем твое тело и душу».
На следующий день во время слушания дела инквизицией Литгоу выслушал целую тираду обвинений. Но вместо испуганных слов прозвучал ответ: «Ваше преподобие! Природа милосердия и веры состоит не из оскорбительных речей, сэр».
За это инквизитор ударил его по лицу. Довольно быстро начались пытки…[68]
Но Уильям Литгоу оказался счастливым человеком. Английский консул в Малаге услышал о его деле. Ему удалось связаться с послом в Мадриде и добиться освобождения Литгоу, который через двадцать лет написал свои мемуары. Конечно, очень немногим повезло так, как ему.
В постоянной борьбе между страхом и способностью не терять жизнерадостности развивается настоящая драма инквизиции. Всего через тридцать два года после первого аутодафе в Севилье в 1513 г. флорентийский посол Джуичардини писал: «Инквизиторы конфисковали имущество виновных и временами сжигали людей, заставляя бояться всех и каждого»[69].
Страх проник во все слои общества. В 1559 г. заведено дело за «ересь» на архиепископа Толедо Бартоломе Карранцу, примаса всей Испании. Это показывает, что никто не был свободен от подозрений (см. главу 5). К концу XVI века мориски Куэнки не хранили своего имущества дома, а прятали его, так как в случае ареста инквизицией все было бы конфисковано[70]. К 1602 г. мориски так страшились инквизиции, что некоторые теряли сознание при виде ее служителей[71].
Власти старательно насаждали это ощущение и атмосферу страха. В 1564 г. юрист из Галисии писал в Супрему, заявляя: «Необходимо, чтобы народ испытывал страх, уважая инквизицию»[72].
64
Эта точка зрения противоречит выводам ряда ученых, например, Дедье (Dedieu, 1989, 57) и Доминикеса Ортиза, которые подчеркивали, что трибунал был духовным. Безусловно, интересы большинства чиновников проситрались в область теологии. Но не возникает никаких сомнений в том, что в более широком политическом контексте отделение иберийских трибуналов от Рима привело к тому, что они превратились в фундаментальные политические учреждения.
66
AHN, Inquisicion, Legajo 2022, Expediente 24, folio 4r: «No es sino mierda у mas mierda».
67
Документы сохранились, несмотря на уничтожение в Испании огромного количества документов во время наполеоновских войн и в начале либеральной революции. Эти события означали, что архивы трибуналов Кордовы, Гранады и Севильи были почти полностью уничтожены. Garcia Fuentes (1981), xi.
71
AHN, Inquisicion, Libro 938, folio 168r: дело Педро Муффери из Челвы в районе Валенсии, датированное 1602 г.